Вот и сейчас он потел и натуживался, помогая барыне развеять тоску. Та еще помнила свои шалости ветреной молодости и пикантные картинки из одной очень фривольной французской книжки и решила спробовать все горячие постельные затеи. Забыв про всё на свете, она, оседлав лежащего Акима, скакала вверх и вниз, при этом томно покачивая большой грудью с розовыми сосками, чей вид уже давно позабыл ее муж Илионор Владимирович.
— Ох, Лизавета Борисовна, барынька ты расчудесница, — охал Аким, — сладости я такой никогда не знал в своей жизни.
Лизавета Борисовна потягивалась своим полным, немного обрюзгшим телом, упираясь в мускулистую грудь Акима и улыбалась.
— Ты, Акимушка, и не знаешь всех утех господских, что тебя соблаговолила судьба наградить. Будешь мне верен, и не так награжу. Обласкаю и приближу. Будешь у меня жить припеваючи. Есть сладко, спать в волю. Только меня люби одну. — тут барыня мелко задрожала, прервав немножко бессвязные, хоть не ставшие от этого менее завлекательными речи и начала тихо подвывать. Знакомый с такой реакций барыни Аким не удивился, немного подождал и продолжил утехи.
— Да я, барынька Лизавета Борисовна, и не чаял чуйств таких, ни к девкам каким. А прошлый раз ты как захватила елду мою губами, да давай вот так, как телок сосцы маткиного вымя сосать. Я ажно от этой сласти чуть не помер.
Барыня кокетливо хохотнула и шлепнула его шутливо по губам.
— А ну. мерзавец, что говоришь.
— Ох. прости меня. Лизавета Борисвна, совсем я ошалел от страсти такой к тебе.
Любовники так увлеклись этим делом, что пропустили предательски щелкающий звук открывающейся двери и голос барина, произнесший: “Лизонька, душа моя, а что у тебя дверь настежь…”
Через мгновение раздался дикий вопль.
— Да это что ж творится-то. Ааааааа!!!
Барыня быстро сообразила что конфуз вышел серьезный, вдруг заголосила.
— Что же ты удумал сотворить холоп окаянный?! Снасиловать свою барыню! Помогите кто-нибудь!
И тут все завертелось вокруг растерянного Акима, как на ярмарочной карусели. Визжащая барыня, прикрывающая свои большие трясущееся титьки рукой, слезы, вопли, искривленное злобой и дрожащее от бешенства седые пакли волос барина.
— Пороть мерзавца! На честь барыни покусился нечестивец! Пороть скотину, до самой смерти пороть! Митрофа-а-ан Силантьичь! Пороть его ирода, нещадно! Шкуру с него живьем спусти, голубчик. Спусти-и-и….
Барыня, кое-как прикрывшая телеса, повизгивала где-то сбоку:
— Ой, батюшка родной, спаситель, Илионор Владимирович, убереги от этого супостата!
На что барин прикрикнул, как плюнул: