— Или, по крайней мере, важные. Возможно, перстни-печатки, — предположил Янош.
Я обратился к Лиандре.
— Фараиза выживет?
— Надеюсь. У нас нет молока, чтобы кормить её, только вода. Если скоро доберёмся до Газалабада и найдём кормилицу, тогда да. Но, если нам понадобиться больше времени…, - она замешкалась. — Я ничего не знаю о детях, понятия не имею, как долго они могут выжить без молока.
— Зокора, — осторожно спросил я. — Может вы…
Я ещё смог увидеть, как она качает головой.
— Мне до этого ещё далеко, — наконец сказала она на удивление мягким голосом.
— Тогда нужно поторопиться. Выдвигаемся, — сказал я.
Про себя я попросил у Сольтара милости для душ павших. У нас не хватало времени и воды, чтобы похоронить их. Я мог только надеяться, что они найдут свой покой.
— Я нашла ещё кое-что, — сказала Зокора. — Это лежало под телом старого мужчины, — она подошла ко мне и протянула кинжал.
Я провёл пальцами по богато украшенной рукоятке и слегка изогнутому лезвию.
— Это драгоценные камни?
— Цветные камни, да, — сказала Зокора.
— Рубины и изумруды, — отметил Янош. — И символ на рукоятке, такой же, как на цепочке младенца.
— Её отец или, возможно, дедушка, — предположила Зиглинда.
— Есть ли способ всё-таки ещё догнать караван?
Я покачал головой.
— Нет. Они двигаются не в нашем направлении, и они на конях. Если мы не сможем догнать их, то останемся без воды. Да ещё пешком… Я решил не ехать за ними.
— Но одна из молодых женщин должно быть мать, — заметила Зиглинда.
Я подошёл к Лиандре и легонько погладил личико Фараизы. Её кожа была тёплой и бархатистой. Она пахала так, как только пахнут младенцы, новая жизнь, посреди всех этих мертвецов. В этот момент я поклялся сам себе, что Фараиза будет жить.
— Я знаю, — сказал я. Подняв голову, я посмотрел слепыми глазами в их сторону. — Думаю, каждый из нас хочет привлечь злодеев к ответственности. Но у нас нет выбора. Здесь мы чужие, и можем лишь попытаться добраться до Газалабада. И как можно быстрее, чтобы Фараиза выжила.
— Благодаря милости богов у нас всё получится, — сказал Врош. В тоне его голоса звучала горечь, а поза говорила, что ему очень хочется поспорить с моим решением. Но без лошадей это было бессмысленно. — Борон, — сказал тихо Варош. — Твой слуга свидетельствует о преступлении и выдвигает обвинения.
Я ничего не сказал, но у меня по спине пробежала дрожь.
Я не знал, есть ли в Бессарине храм Борона, но, если всё-таки есть, не хотелось бы мне оказаться на месте этих преступников.
Мы уже возвращались назад, когда мне кое-что пришло в голову.