Фургон трогался по утрам и ехал до позднего вечера с редкими остановками. Самое удручающее, что Дар так и не вернулся, она не только не могла прибегнуть к чарам, но и не чувствовала тока времени, не знала, в каком направлении её везли. Это было невыносимо.
Когда движение прекращалось, открывалась задняя дверь и пленитель гремел ключами. Невзрачный до уродства человеческий мужчина являлся с набором лекарств и чистых бинтов, снимал старые, осматривал следы от капкана, покрывал лодыжку Тильнаваль мазью и снова бинтовал, туго, умело. На опухшую руку он даже не смотрел, де, кости целы, а остальное само скоро пройдёт. Также охотник приносил поесть и убирал поганое ведро. Все попытки заговорить обрывались раздражённым цыканьем, но на второй день своего пленения, женщина решила настоять. Тогда этот паршивый сукин сын схватил её за лицо и ударил о прутья затылком. Несильно, выверено, так, чтобы перед глазами полыхнули искры и речь смолкла. В следующий раз она сама попыталась ударить его по глазам, но вышло ничуть не лучше.
Иногда темнота, тряска, холод и постоянный скрип оси так сильно изматывали пленницу, что она принималась кричать. В этом было немного смысла, проклятья и угрозы только силы отнимали, а человек и ухом не вёл. В конце концов Тильнаваль сосредоточилась на одной мысли и повторяла её раз за разом:
— Ты не понимаешь, что навлёк на себя! Глупец! Твои муки будут долгими! Ты не понимаешь, что навлёк на себя!
Женщина не знала, сколько суток прошло, пока однажды дверь не открылась, не загремели ключи и на пол клетки рядом с лицом Тильнаваль не упал расстёгнутый браслет.
— Будь добра надень, я хочу услышать щелчок.
Она приподнялась, посмотрела на человека, но к браслету не притронулась.
— Ну же. Ты хочешь подышать свежим воздухом? Посидеть у костра, размять конечности? Хочешь? Надевай.
Тильнаваль ощерилась как волчица.
— Ну, как знаешь…
Ненавидя себя, она схватила браслет, накинула на запястье и сжала. Раздался щелчок. Люпьен улыбнулся.
— Не жмёт?
— Жмёт.
— Хорошо, главное, что кровоток не перекрывает.
Женщина не ответила.
— Вот твой сапог, он чуть дырявый, но сойдёт. Ты же не собираешься бежать?
— Дерьмо медвежье…
— Давай осторожно. Нога заживает очень хорошо, однако прыгать на ней пока не стоит.
Она выбралась в ночь, давя внутреннюю ярость от того, что человек заботливо поддерживал её, ведя к разведённому тут же костру. Снаружи светового пятна царил кромешный мрак, но над огнём булькал котелок, лежала рядом растянутая сумка с едой. Клеменс усадил женщину на какое-то бревно, укрытое парой одеял, обошёл костёр и присел на корточки. Он принялся готовить ужин, аккуратно, умело, с хорошим настроением, даже мурлыкал что-то под нос.