Так и ехали дальше по раскисшей дороге пограничья, но хотя бы под солнцем, а не в зловонном мраке фургона. Над землями поднимался парок, редкая птица висела в вышине и у женщины на душе становилось чуть легче. Увы, вскоре её тело стало болеть, натёрлись внутренние стороны бёдер, ныла спина, шея; страшно затекли и отнялись в перчатках руки. Они были такими тугими, что и пальцем не пошевелить, — то есть правильно сделанными.
И всё же сломанная ось была благословением Матери Древ. Тильнаваль улыбалась.
— Ты ведь что-то украла? — спросил вдруг Клеменс.
Ответа не последовало.
— Что-то украла… у волшебниц Хрустальной Арки? Я прав?
— Вынюхай.
Он усмехнулся:
— Боюсь, всё, что можно было познать носом, я уже познал.
— Ага…
— Например, я сразу сказал святым отцам, что ты не человек. Они не поверили. А уж как волшебницы удивились! Ух-ху!
Мужчина не видел, но знал, как широко распахнулись глаза его узницы. Он буквально чуял, как изменился запах её свежего пота. Смятение.
— Обычно, когда волшебника касаются керберитом, его ложная личина спадает, открывается истинный облик. Но не с тобой. Ты продолжаешь притворяться человеком. Не знаю, как это получается… и не хочу знать. Главное, что пахнешь ты не по-человечьи.
Большие копыта месили грязь, солнце светило и птицы пели друг дружке серенады, будто не сотрясался мир от творившегося хаоса, будто не страдала пленённая Тильнаваль.
— Так что ты украла? Магессы не сказали святым отцам, а те не смогли сказать мне. Но явно что-то очень ценное, чего при тебе не было. Так что? Где ты это спрятала?
— Всё тебе расскажи, — передразнила женщина, глядя на меринов круп.
— Ладно, заслужил. Но знаешь… они ведь всё равно выведают. Они сломают тебя. Всех ломают. Это просто… это… так устроено живое тело. Даже если ты самая стойкая, они просто потратят больше времени. Если же я привезу им покражу, они обойдутся дознанием первой степени. Беседами.
— Какие слова ты знаешь. «Дознание первой степени». Наверное, и сам пытал.
Она не видела этого, но представила, как Клеменс грустно улыбнулся.
— Нет, — сказал он, — никогда и никого.
— И верно. Ты же гончая. Пёс. Собака, которая должна найти и притащить хозяину кровоточащую добычу, в надежде, что ей потом, соберут что-нибудь из объедков, бросят подачку.
Пленитель не ответил, и они ехали молча, пока Тильнаваль не стала чувствовать на своей спине взгляд. Обернувшись, она посмотрела в лицо Клеменсу, его глаза не моргали, застыли без выражения, а к губам прилипла неживая, холодная полуулыбка. Сердце Тильнаваль пропустило удар, мелко затряслись поджилки, сколько он уже смотрит так?