Объевшись изысканных блюд и упившись вином, он окутался простынями и провалился в царство кошмаров. Эц давно знал, что не следовало так праздновать чрево перед сном, но лишённый многих иных наслаждений, он всю жизнь предавался обжорству. Удивительно ли, что сон не удержал его, когда старика схватили, затолкали в рот кляп, надели на голову мешок и связали члены. Панические движения не принесли пользы, — руки, державшие Эца, были сильны.
Его куда-то несли, быстро и плавно, движение почти не прекращалось, чувствовались подъёмы и спуски, внутри пленника всё переворачивалось, а сердце колотилось и болело. Эц успел трижды потерять сознание и прийти в себя, прежде чем его бросили на мягкую поверхность и кляп поглотил стон. Верёвки исчезли с конечностей, исчез мешок, и евнух сжался в комок, боясь, что его вот-вот станут бить. Эти страхи оказались напрасными, но потребовалось время, чтобы достаточно осмелеть и вытянуть изо рта тряпку.
Комната была не большой, но и не маленькой, просторный куб, тонувший в пурпурной темноте. Единственным источником света служила полная луна, проникавшая внутрь через фигурную решётку на окне. Эцу не пришло в голову думать о том, как могла хозяйка ночных небес пробиться сквозь непроглядный смог, его испуганный разум поглощало иное.
Луна расплескивала свет на ворсистые ковры, привезённые откуда-то из халифата, на стены, покрытые растительными узорами и вязью; она играла на гранях хрустальных бутылей с дорогими винами и на огромном балдахине сиреневого шёлка, накрывавшем ложе в дальней части комнаты. Густой мрак искажал цвета, но балдахин казался всё же сиреневым… а темнота под ним была непроглядной. Из нефритовой хандуинской курильницы сочился сладкий дым, который никак не мог сокрыть запах смерти, разлитый по спальне.
Эц сидел на коленях, всё ещё сжавшийся, всё ещё дрожащий, он заглядывал в тени, казавшиеся окнами в иные измерения, где царствовала темнота и пустота. Больше всего пугала тьма под балдахином, евнух чувствовал обожжённой кожей взгляд, который был устремлён оттуда.
— Ты искал встречи со мной.
Голос ужасный, как скрежет железа по стеклу, заставил Эца вскрикнуть и упереться лбом в ковёр.
— Госпожа, сколько лет прошло…
— Не трать моё время попусту.
Эц, чьё тело тряслось и потело под дорогими тканями, собирал все доступные силы, вспоминал речь, которую репетировал столько времени. Он внезапно пожалел о всех событиях, которые привели его сюда и сейчас.
— О госпожа моя, — взвыл евнух, — ужасная весть вынудила меня, вашего раба, проделать долгий путь и потревожить ваш покой! Ужасная весть!