Помогло. И валерьянка, и пустырник, и море, и сериалы, которые смотрела запоем, поливая слезами подушку и поглощая тонны вредной выпечки с транс-жирами и пальмовым маслом, скрипящим на зубах. Вспоминала Кэри с ее пирогами, снова плакала и снова ела.
Все пути на Тэйлу закрыты. Я сама попросила их закрыть. Зато могу быть спокойна, что моим друзьям не грозит опасность.
Однажды я получила письмо от доктора Штольца, с которым мы провели уникальную операцию. Он спрашивал, не известно ли мне, как нам удалось вернуться? Пока тщательно подбирала слова с извинениями, пришло еще одно письмо, что он несказанно счастлив оказаться дома. Его жена не находила себе места от горя, а внуки изменились до неузнаваемости. И таковы истории многих попаданцев, застрявших на Тэйле. Все они счастливы вернуться. Лишь я одна какая-то несуразная, страдаю и никак не могу примириться с потерей.
Через год все же получилось. Я устроилась в хирургическое отделение, и моим наставником стал сам доктор Ватников, известный в России уникальными операциями на печени и почках. Он любит повторять: «Хочешь сделать женщину счастливой, подари ей здоровую печень!». Никто так до конца и не понимает шутки, но всякий раз операционная задорно хохочет. Это, вроде как, стало доброй традицией перед операцией.
– Маш, там в травматологии твой случай. Ватник сказал тебе отписать. Сходи, приколись! – в ординаторскую заглянула Юля и передала мне карту пациента.
– Доктор Ватников! – поправила строго.
Конечно, чуть что, сразу Воробушкина разгребай! Будто у меня валежника и консерв мало! Вот Марья Петровна, например, лежит уже второй месяц. Только собираемся выписать, а она какую-нибудь свинью подкинет. Так и не определимся, валежник она или консерва. Оперировать, вроде как, пока рано, но выписывать тоже нельзя. Так и лежит под наблюдением. А Игорь Дмитриевич…
– Маша! – Юля снова заглянула. – Ты бы глянула. Он реально странный какой-то.
– Если экстренное, в неотложку тогда. Кто дежурный-то?
Медсестра закатила глаза и, вздохнув, я нехотя поплелась в травматологию. Обычно у нас неотложных туда не принимают, спокойно можно доделать дела. Но, раз настоятельно просят…
– Прикинь, его, короче, подобрали на обочине! – вещала Юля, полноватая медсестра, которая со мной сдружилась. Я вообще после Китриджа ни с кем не дружу, стала злая, замкнутая и ворчливая, поэтому как она меня терпит – тот еще вопрос. Радует, что с пациентами особо разговаривать не приходятся. В операционной, глядя на внутренний мир человека, сразу понимаешь, хороший он или плохой. Внутренний мир, я имею в виду. Лицо, как правило, не запоминаю, имя и данные – тоже, а вот по шву узнаю безошибочно.