) копировали античные и византийские образцы: римские развалины, изделия из слоновой кости, драгоценности Константинополя и Дальнего Востока. Статуи св. Трофима Арльского напоминают изображения на галло-римских саркофагах; художники, украсившие монастырь в Муассаке, с грехом пополам подражали византийским сценам. До XI в. декоративная скульптура повсюду жила более или менее верным воспроизведением античных или византийских традиционных мотивов (галунов, плетенок, витых шнурков, палочек, жемчужных ниток, яиц, пальмовых листьев и цветков), мотивов варварского или азиатского происхождения (перевивок, фантастических животных и т. д.) и мотивов фантастических. В XII в. французская скульптура сразу эмансипировалась. Виолле ле Дюк первый решился сравнить эту замечательную эволюцию с той, благодаря которой из Эгинской школы вышла школа Фидия, и это сравнение, которое когда-то вызвало негодование, сделалось теперь банальным. Следует отметить, что появление этой оригинальной скульптуры как раз совпало с началом периода больших построек готического стиля в Иль-де-Франсе. Иль-де-франсские каменщики в ту минуту, когда они стали применять описанные выше архитектурные приемы, обладали уже редкой ловкостью рук; они начали заменять прежние искусственные мотивы архитектурной орнаментации совершенно новыми мотивами. Вместо условной, выдуманной орнаментации романских зданий, почерпнутой из столь разнообразных источников, они начали смело употреблять орнаменты, взятые из природы, из жизни. Сначала они копировали водяные растения (аронову бороду, ирис, кувшинки), столь простые и живописные, так часто встречающиеся в болотистых котловинах долины Оазы; затем они принялись за туземный акант, за папоротник. Во времена Филиппа Августа и Людовика Святого стали изображать легкую и изрезанную листву и на корзине капителей стали изображать ветви плюща, клена, остролистника, виноградные лозы, чертополох, петрушку и цикорий. Ничто не может сравниться с изяществом и монументальной красотой этого растительного орнамента, когда он исполнен, как это всегда бывало в средневековой Франции, художниками, уверенными в своем резце.
Ваяние в собственном смысле слова освободилось от византийских традиций не так быстро, но так же безусловно, как орнаментационная скульптура. Думали, что средневековые ваятели умели делать лишь «длинные, худые тела вроде тумб, задрапированные на манер органных труб, с аскетическим и болезненным выражением лица». Открытие музея слепков в Трокадеро в Париже рассеяло это заблуждение. Первыми памятниками новейшей скульптуры являются статуи, помещенные у главного портала шартрского собора, лица которых, озаренные загадочной улыбкой, уже совершенно свободны от традиционного гиератизма. Двадцать две колоссальные статуи среднего входа, царствующие над толпой в 2500 статуй, которая наполняет реймсский собор, — амьенский «beau Dieu», статуя Пресвятой Девы парижского портала, такая же статуя у Золотой двери в Амьене, статуи апостолов в Sainte-Chapelle, статуи королей в Сен-Дени — по жизненной правде, грации и силе не уступают лучшим произведениям идеалистической школы Древней Греции