— Да, думать мне было некогда, — вздохнуло отражение. — Айвен совсем чуть-чуть не успел. Я его ждала и верила, что придет за нами и спасет. Он не мог не понимать, что, даже если отдать участок с золотом, живыми нас ему все равно никто не собирался возвращать.
На этом месте ее рассказа у меня перехватило дыхание. Она права… и почему-то мне вдруг стало казаться, что я сама, лично, все это пережила, что я не слушаю рассказ девушки, ушедшей за старое паутинное стекло, а вспоминаю. И испытываю тот же самый ужас, то самое отчаяние. И помню ту надежду, с которой молодая женщина ждала мужа, самого умного, смелого, самого… который придет за ними с дочерью обязательно.
Золотинка из зазеркалья посмотрела на меня понимающе:
— Это сейчас я знаю, что мой муж обо всем догадался и выследил похитителей. Вот только их оказалось больше, чем он рассчитывал, вдобавок один из подонков, тот, что ходил в дозор к морю, заметил опасность, он примчался в хижину с криками, что сюда идут люди с ружьями и надо всех убить.
— Мамочки! — не выдержала, пискнула я и закрыла рот руками.
От одного пересказа мороз по коже. Не зря же Золотинка тоже поежилась, заторопилась, выговаривала слова быстро, скомканно, словно боялась не успеть. А может, хотела поскорее уже закончить страшный рассказ?
— Трое пошли в лес, чтобы дать бой и перестрелять незваных гостей из засады… а тот, что остался нас стеречь, он был трус. — Девушка из зазеркалья перешла на шепот, и мне вдруг показалось, что он отдается по всему острову, рассыпается сухими крупинками страха вокруг еловых лап, шуршит вместо песка с изъеденных ветром утесов. Этот шепот заполнил все вокруг и перестал быть словами из зеркала. Он превратился в видения, в ощущения, в запахи и звуки. Он превратился в страшную память.
— Кристинка заплакала… Я пыталась ее успокоить, но она так испугалась, что только кричала все громче, и тогда этот подонок вырвал ребенка у меня и отбросил в другой угол. А потом схватил топор и…
Я зажмурилась и зажала уши руками, чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать. Я не хотела знать, что было дальше! И ни в коем случае не хотела вспомнить это «изнутри».
Какое-то время было оглушительно, до звона, тихо. Исчез Золотинкин голос, исчезли звуки леса, тихий шелест сонного ветра. И постепенно меня отпустило. Я выдохнула и открыла глаза, теперь уже без боязни и робости глядя в глаза своему отражению. Своему?!
Да! Я — теперь она. Почему-то именно в этот момент мне стало кристально ясно, что нет отдельной индейской девушки, вышедшей замуж за белого человека из далекой страны, и нет аспирантки-биолога из будущего, есть просто Я. Здесь и сейчас.