— А теперь ты меня послушай, сосунок! — не обращая внимания на оружие, Мираж схватил его за края куртки и с неожиданной для человека его сложения силой несколько раз тряхнул, так что, казалось, тряхни он чуть сильнее, и кожа куртки бы не выдержала и лопнула. Пит вздрогнул и, что кажется невозможным при данных обстоятельствах, упустил инициативу. Револьвер оставался в его руке, сила была при нем, но он не мог воспользоваться этой силой, парализованный взглядом Миража, словно сурок, увидевший когти пикирующего ястреба. — Ты мальчик или подонок?! Ответь мне! — прорычал Мираж не своим голосом, — от этого зависит многое!.. Мальчик может не осознавать веса своих деяний. Подонок заслуживает высшей меры наказания! Все мы — предатели, головорезы, душегубы — ее заслуживаем! Но будь ты даже несмышленым мальчишкой, а не мерзавцем, есть непростительные вещи, которые нельзя совершить и надеяться, что кара обойдет тебя стороной!
Речь Миража напоминала сейчас речь Падре, человека, которого Пит ни много ни мало считал своим вторым отцом. Разведчик говорил его словами, даже его голос приобрел те же стальные нотки. Каждое слово, произнесенное Миражем в этот момент, становилось для ковбоя нерушимой догмой. Его простые и понятные предложения имели силу стихов, сказанных в лучший из возможных моментов, чтобы тронуть душу или по крайней мере тот остаток ее, который еще оставался внутри Пита.
Случилось невозможное, — в глубине черных дыр зажегся свет. Свет не был райским, он был прямиком из ада, но даже пекло и вечность страданий — лучше, чем небытие. Этот свет был теплом человечности. А Мираж продолжал говорить, однако от душегуба не может происходить ничего, кроме смерти, и каждое слово, сказанное разбойником, было мертвым семенем, упавшим на черствую, неплодородную землю. Но как известно, если семя падши в землю не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода. Побеги этих семян взошли в тот же вечер. Чем это было, если не чудом?
— Свою душу каждый из нас кончил, в лучшем случае она корчиться где-то глубоко внутри нас, изуродованная и изувеченная грехом. Ее язык, — наша совесть! Каждый из нас отрезал своей душе язык! Иначе было невозможно, его слова — всегда не к времени уместны, он слишком больно нас цеплял. А нам нельзя причинить боль и уйти безнаказанным, не так ли? Мы убиваем то, что ранит нас. Мыслители говорят, боль делает нас сильнее, закаляет нас? Тем лучше! Сила потребуется, чтобы умертвить следующий источник боли. Мы режем нашу душу на куски, отрезаем от нее части, сжигаем каждый нерв, чтобы лишиться чувств и жить, как звери. Мы ненавидим тот миг, когда кто-то наделил нас волей. Нам лучше было в джунглях, из которых мы вышли, без осознания себя, без этой жизни! Мы ненавидим каждого святошу, ведь быть, как он, и жить, как он, не можем. Неспособны ограничивать себя и трудиться! Мы худшие их худших, мы отбросы, мы изверги, берущие силой! Убийцы, — мы мертвые души, губящие живых и растлевающие их…