Когда они вернулись в лагерь, Мираж спокойно спал на своем месте, а в небе не творилось никакой чертовщины, только черными тучами его заволокло. Всю ночь Кавалерия просидел возле Энни, даже когда Терри Рыбаку пришло время сменить его, он не разбудил его, а продолжил сидеть над ней. Пробуждение девушки сопровождалось кваканьем лягушек и топотом человеческих ног. В плену у утренней неги, она позабыла о том, что случилось вчера. Лишь что-то смутное тревожило ее, но стоило Энни открыть глаза, как тут же сознание вернулось к ней, а вместе с ним и осознание случившегося. Она подорвалась, как утка от ружейного выстрела, теплая мужская ладонь почти сразу же легла на ее плечо. Словно от настоя валерьяны, от нее по телу Энни разошлось спокойствие. Она посмотрела на обладателя ладони и улыбнулась — да, это был он, не мог быть никто иной. И хотя лицо и глаза Кавалерии не выражали ни усталости, ни тем более укора, Энни тут же поняла, что всю эту ночь он охранял ее сон. Она вспомнила, при каких обстоятельствах потеряла сознание и с легкостью достроила все остальное от этой исходной точки до ее пробуждения. Она тут же простила ему вчерашнее отступление, на месте трусости в ее приговоре ему, а разом с ним и их любви стояла теперь забота о ней — это Энни понимала, это оправдывало все. Сам приговор превратился в похвальную грамоту и разрешение на их союз. С благодарностью ее маленькая женская ладонь легла на его большую мужскую, и в этом простом жесте, в поразительной нежности ее кожи Энни выразила множество несказанных слов.
Они смотрели в глаза друг другу где-то с полминуты, прежде чем чье-то тактичное покашливание нарушило момент единства между ними. Энни обернулась и вздрогнула: позади нее стоял Мираж, в одной руке он держал котел, а в другой — лягушку, он сжимал ее пальцами за лапку. Лягушка вела себя более чем флегматично, она совершенно не пыталась вырваться, тупо смотрела во все стороны своими глазами навыкате и изредка подергивала лапками. И Энни, глядя на нее, вспомнила зайца, которого Мираж ночью принес в жертву и который вел себя совершенно противоположным образом, так, по цепочке воспоминаний, Энни дошла до своего собственного бессилия и крепче сжала руку Кавалерии. Сам Мираж был в полном порядке, прекрасное лицо его излучало свежесть, он улыбался, как всегда, ослепительно. Поднеся лягушку к ее лицу, Мираж сказал:
— Rana Mirum, моя дорогая! Не путать с Rana Magus и Rana Mirabilis! Да будет вам известно, душечка, что жители Приморья, Гриндейла и Затона исконно употребляли лягушачьи бедрышки в пищу! — его голос был бодр, а по интонации даже самый дотошный и фанатичный инквизитор не определил бы, что за чудище стоит перед ним. Ночью — колдун, утром — обычный человек, и тем страшнее это становилось в ее представлении, чем более спокойно и обычно вел себя Мираж. Эта ложь — жизнь в которой она согласилась вести, сбежав с холма с Кавалерией, вместо того, чтобы решить все там — впервые напомнила Энни о себе в тот момент. Тогда она вдруг поняла, как тяжело ей будет называть это Джоном.