Лишь спустя неделю после операции Шарль, немного оправившись, узнал в подробностях о случившемся. Он сам попросил ему сообщить, и сам следопыт, скрипя сердцем, чтобы не скрипеть зубами, рассказал ему в подробностях, как все было. Проводя ампутацию, Брэндон в тайне надеялся на то, что он умрет, ее не пережив. Сыграла ли в этом молодость или та космическая сила, которая владела им и толкала на разного рода безумия, но молодой Тюффон выжил и подавал надежды на восстановление. Он часто рассматривал стянутые края кожи культи, но делал это не как солдат, вдруг ставший бесполезным, но как ученый рассматривает микроб сквозь увеличительное стекло микроскопа. Однажды он сказал Брэндону:
— Были бы вы помоложе, клянусь Гнозисом, я предложил бы вам стать врачом и оплатил бы ваше обучение в лучшем из столичных учреждений! Проделать такую операцию впервые в жизни и так искусно… Впервые ведь? Да… Вы прирожденный медик, Брэндон, и вообще человек больших талантов!
Старый следопыт молча поставил ведро с водой и вышел. Ни одна черта его бесстрастного лица не отразила бурю чувств, его охватившую. Таким же бесстрастным и холодным было лицо Шарля, когда тот узнал о гибели Дейва. Он умолк надолго, его взгляд остекленел, и хотя Брэндон очень ждал его ответа и даже на него надеялся, молодой Тюффон не проронил ни слова, он повернулся к нему спиной и затих, кажется, уснув.
Одой темной и тихой ночью, когда весь лагерь спал беспробудным сном, страшная тень отразилась на стене шатра ученого, нависнув над ним спящим. Эту тень отбросила свеча, — теперь Шарль палил свечи даже когда не читал, он будто боялся, что дух застреленного жеребца придет к нему, чтобы довершить начатое. Пришел, однако, не жеребец, но безутешный отец, ведомый желанием мести. «Как объясню я жене, — терзался Брэндон мыслями о скором возвращении домой, — что ее сын, любимый ее мальчик Дейв, мертв? Что я скажу, если спросит она, отомстил ли я тому, кто повинен в его смерти? Я покажу ей плащ, сшитый из кожи жеребца, но достаточно ли этой мести? Ведь жеребец дикий зверь, не потревожь мы табун, ничего бы не случилось! И вот я знаю, кто виноват на самом деле, но не могу его убить… Не могу ли?»
В один из вечеров Брэндон решился: он подсыпал наемникам в суп остатки порошка из флакона, который выдал ему однажды Шарль, чтобы предотвратить намечающийся бунт. Ученый хранил порошок для дракона, он нашел его, но зверь не дался живым. Теперь кости дракона, освобожденные от плоти, лежали в одной из повозок грудой, накрытой парусиной, а его шкурой Брэндон укрывался по ночам. Он часто щупал два отверстия на ней, одно из которых нанес его сын своим метким, но неудачным выстрелом, другое он сам. Обе дыры можно было накрыть шляпой, но одна убила зверя, а другая — лишь его разозлила. Теперь дуло его винтовки впервые в жизни Брэндона было направлено на лицо другого человека, притом мирно спящего, он мог бы сделать все ножом и тихо, но не хотел. Выстрел, подкосивший ноги жеребца, должен бы спасти его сына. Ему нужно было стрелять много раньше, еще до того, как конь зашел на свой фатальный старт. Эта пуля предназначалась не тому животному: мишенью Шарля была вовсе не широкая грудь жеребца, но тщедушная спина спускающегося вниз ученого.