KriPo следила за Сергеем – он же был, по их документам, «гражданином России». России, где не был уже больше 20 лет. Гомосексуальность и «гражданство» (берем это слово в кавычки, так как, конечно, прежний паспорт Набокова на тот момент давно уже был недействительным) враждебного государства – сейчас может показаться, что Сергей был обречен. Но сохранившиеся донесения и отчеты вплоть до конца 1943 года фиксируют, что в поведении Сергея не было ничего подозрительного, хотя он и находился под постоянным наблюдением, чему его место работы только способствовало. Важно и то, что в «Винете» переводчиков было много, они были родом из разных стран, и наблюдение за ними было важной частью работы гестапо.
В конце октября Сергей даже получил разрешение и съездил к своей сестре Елене Сикорской в Прагу (их мать к тому моменту уже ушла из жизни). Позднее Елена рассказала в письме Владимиру, что Сергея приглашали преподавать в Прагу английский язык, и он очень хотел этого, мечтал переехать в Прагу, так как ненавидел тогдашние Берлин и в целом Германию и до сих пор еще не оправился от горя из-за разлуки с Германом Тиме. Но переезд не удалось организовать.
Отношение Елены к гомосексуальности Сергея было также далеким от принятия, но она как женщина вела себя мягче и деликатнее, понимая, что их брат особый человек не просто по предпочтениям, но еще и по мужеству и внутренней отваге. «Когда он тут был, он мне показался таким не от мира сего, словно на нем лежала печать его трагического конца», – писала в 1945 году Сикорская Владимиру Набокову о встрече с Сергеем в Праге.
Все изменилось 15 декабря 1943 года. Сохранился отчет об аресте Сергея Набокова, датированный этим днем. Вплоть до начала весны следующего года Сергей оставался в Берлине, его лишь переводили из одного места содержания в другое. И наконец в апреле его «на неопределенный срок» выслали в концлагерь Нойенгамме, где присвоили номер: 28631.
Причиной, из-за которой Сергея повторно арестовали, на сей раз стало нечто иное. KriPo не исключала, что Набоков может вновь вернуться к своим «аморальным преступлениям», однако Сергей действительно тосковал без Германа и не мог его забыть, что для собственной безопасности было очень хорошо. Гестапо тем не менее нашло к чему придраться: речь зашла о «высказываниях, враждебных государству» (staatsfeindliche Äußerungen). За неясной формулировкой крылась ловушка, в которую можно было бы подтолкнуть любого человека сомнительной благонадежности. В случае Сергея конкретики нет, однако некоторые знакомые и родственники говорили, что Сергей пытался помочь солдату британских ВВС, который был сбит над территорией Германии, и что Набокова арестовали в том числе по подозрению в сотрудничестве с британской разведкой. Полностью исключать этого нельзя, однако и верить тоже не стоит: во-первых, эта история ничем, кроме слов, не подтверждается, а во-вторых, вряд ли бы с предполагаемым шпионом так долго возились. Чуть больше доверия к словам Марины Ледковской, дочери Софьи Фазольт. Впоследствии она рассказывала, что Сергей на некоей публичной вечеринке (хотя что это была за вечеринка в военном Берлине? Возможно, просто встреча знакомых) вслух и под влиянием алкоголя заявил, что признает только европейскую литературу, но не немецкую, а европейская культура выше немецкой. Его брат, писатель Владимир Набоков, в письме сестре Елене Сикорской рассказывал, что получил некие «добавочные» сведения (от кого – неясно) о высказываниях Сергея в Берлине. Тот якобы говорил, что «немцы никогда не сломят англичан и французов». Если так и было, то удивляться доносу в гестапо не стоит, но повторим, что это не более чем слова, без малейших подкреплений. Более-менее ясно только то, что арест Набокова был связан именно с «политикой», а не с его гомосексуальностью.