Точно неизвестно, какой именно работой занимался Сергей Набоков в Нойенгамме – вариантов, к сожалению, было много, от заводов до уборки территорий. Есть воспоминание еще одного заключенного из Нойенгамме, который уже в 1950-х рассказывал Николасу Набокову, что Сергей в последние месяцы стал очень религиозным и старался успокаивать и утешать всех, кто в этом нуждался. Связано ли одно с другим – сказать невозможно, а равно невозможно проверить, правда ли это.
Достоверно известна дата смерти Сергея: это случилось 10 января 1945 года, в середине ночи. Умер он в больнице, как написано в нойенгаммской «Книге мертвых» (Totenbuch), журнале учета, – в 2:45. Причиной смерти указан «энтероколит» (одновременное воспаление тонкой и толстой кишок), однако на практике это означало только одно: Сергей Набоков, как и многие другие, умер от голода и истощения, а все прочие диагнозы – последствия этого. Останки Сергея были сожжены в собственном крематории лагеря.
В свидетельстве также указано: «Профессия – неизвестна, религиозная принадлежность – неизвестна, адрес проживания – неизвестен, семейное положение – неизвестно…» Ничего неизвестно, но человека нет. Впрочем, бумага сохранилась, спасибо и на том.
Спустя месяц или два Оня Фазольт получила уведомление о смерти Сергея и сообщила Елене Сикорской в Прагу, где жила и Евгения Гофельд, многолетняя спутница и помощница Елены Ивановны Набоковой, гувернантка ее дочерей. Именно Евгения Гофельд первой написала письмо Владимиру, в котором рассказала о судьбе Сергея, а Владимир в свою очередь уведомил брата Кирилла. (Не стоит переоценивать магию почты и родственные узы: в военном и послевоенном хаосе долгие месяцы и даже годы рассыпанные по миру Набоковы ничего не знали друг о друге.)
Что осталось от Сергея, если даже фотографий нет?
Фактически – пара фрагментов из книг Владимира, его брата, и несколько упоминаний в письмах. Начнем с последних. Вскоре после получения новости о смерти Сергея его старший брат написал историку и писателю Эдмунду Уилсону: «…Это известие меня сразило, так как, на мой взгляд, Сергей был последним, кого в моем понимании могли арестовать (за “англосаксонские симпатии”): безобидный, праздный, трогательный человек, проводивший незаметную жизнь между Латинским кварталом и замком в Австрии, где он жил со своим другом»[39].
Еще эпистолярий: «…Но самое мучительное – это то, что мы никогда не узнаем, какой был конец. Лучше об этом не думать. Есть вещи, которые как кошмар преследуют, и бесцельно думать о них. Как все это ужасно», – писала Елена Сикорская в 1947 году брату Владимиру.