Между тем как Публикола высыпался во второй раз, ночь прошла, настало утро, и приехал Курций с национальной милицией и жандармами. Известно, как хитрый крестьянин выдал Курция за сумасшедшего.
Когда Жан Бернен вывел из Солэя национальную армию и жандармов, Брюле, велевший связать Курция и запереть его в погреб, вспомнил о Публиколе и сказал Зайцу:
— Пойдем со мной!
— Куда? — спросил мальчик.
— Посмотреть, что сделалось с Публиколой.
Заяц зажег толстую свечу, находившуюся в передней у входа в погреб, и сказал Брюле:
— Вы два раза сделали большую неосторожность, папаша.
— Какую?
— Не взяли вашего оружия.
— Ах! Это правда! Но этого уже со мною не случится.
Он взял свое ружье. У Зайца со вчерашнего дня ружье висело на перевязи; только теперь он взвел курок. Брюле сошел первый с ключом от погреба. Заяц нес свечу и освещал лестницу. У двери погреба, служившего тюрьмою Публиколе, Брюле прислушался: слышалось громкое храпение.
— Он спит, — сказал Брюле.
Фермер взял ружье в руку и осторожно отворил дверь, в то же время Заяц направил вперед свечу, но храпение продолжалось. Тогда отец и сын его приметили Публиколу, лежавшего на спине; ноги и руки его были по-прежнему крепко связаны.
— Хорошо, — сказал Брюле, которому не пришло в голову осмотреть веревки, — он, верно, был пьян вчера вечером и теперь просыпает хмель.
— Вы сюда посадите Курция? — спросил Заяц.
— Разумеется.
— Зачем?
— Они будут беседовать между собой, — с насмешкой сказал Брюле.
По приказанию отца Заяц воротился наверх, и два солэйских лакея схватили Курция, который ругался и кричал, и спустили его в погреб. Но крики Курция не разбудили Публиколу.
— Берегись, гражданин! — сказал Брюле Курцию. — Ты разбудишь твоего товарища.
Положив его рядом с Публиколой, Брюле вышел из погреба, запер дверь и положил ключ в карман.
— Теперь, — сказал он Зайцу, — мы с тобой закусим и выпьем.
— Как скажете, — отвечал Заяц.
Они прошли в столовую. Доверие, которое Машфер оказал Брюле и его сыну, произвело странное впечатление на людей замка, по большей части прежних служителей дома де Верньер, заклятых врагов Солероля и преданных его жене. Между ними был старик, по имени Клеман, бывший камердинером покойного маркиза. Клеман немного из трусости, а немного из преданности к Элен де Верньер остался в Солэе и сохранил некоторую власть над слугами. Между тем как Брюле и Заяц запирали Курция в погреб, где спал пьяный Публикола, Клеман говорил таким образом с людьми замка:
— Мои добрые друзья, я думал так, как вы, что Брюле, всегда слывший честным человеком, был каналья, и все это думали так, как я, видевши, что он был на «ты» с этим негодяем Солеролем; но теперь надо признаться, что это было притворство.