Общий доход семьи по справедливости распределялся между всеми ее членами; все они жили одной и той же жизнью.
То была своеобразная колония у ворот Неаполя; монастырь людей семейных, если хотите.
Дом, состоявший из множества просторных помещений, окружал огромный сад.
Все обитатели этого жилища безгранично любили друг друга, ели за одним столом и взаимной нежностью старались перекрыть ту ненависть, с которой к ним относились люди глупые и недалекие.
Патриархом этого клана всегда считался тот, кому непосредственно приходилось орудовать топором; все прочие члены семьи подчинялись ему беспрекословно.
Тот, который состоял на королевской службе в 1828 году — в кругу семьи его ласково называли «дедушкой», — сыновей не имел, но был отцом очаровательной дочери.
Сколько взглядов, сколько знаков почитания собирала она зачастую во время прогулок, выходить на которые жителям этого дома приходилось уже затемно!
Ни самого палача, ни его помощников в лицо никто из неаполитанцев не знал, так как, отправляясь на «работу», все они гримировались.
Благодаря тому, что жители Неаполя предпочитали сторониться их жилища, вечерами все они могли выходить в город со своими семьями, не опасаясь слежки — да и кто бы осмелился за ними шпионить?
Они посещали кафе, театры, гуляли по красивым проспектам, и тогда Мария, дочь заплечных дел мастера, производила фурор среди молодых и не очень неаполитанцев, которые провожали ее восхищенными взглядами.
Она была гордостью, радостью, честью семьи, которая ее обожала. Отец не чаял в ней души. Один из ее кузенов, приятной наружности юноша, считался ее женихом. Будучи первым помощником, он должен был сменить дядю на его кровавой должности.
С дозволения старших вот уже некоторое время он сопровождал Марию в ее выходах в город; их свадьба была не за горами.
Любящие сердца, они злоупотребляли разрешением гулять вместе и с головой окунались во все те шумные наслаждения, что предлагает вечерний Неаполь.
Карло был без ума от Марии, и судя по тому, с какой нежностью девушка припадала к его плечу, его чувство к ней безответным не было.
Тот, кто видел их стоящими под платанами, что рядами идут вдоль залива, ее — прижимающейся к нему, его — не сводящего с нее взгляда, обоих — таких очаровательных, сказал бы вам безусловно: эти двое любят друг друга.
Вечером того самого дня, когда Паоло узнал о зловещих планах Луиджи, родные палача, спустившись в столовую к ужину, ожидали главу семейства, вызванного в префектуру.
Малыши, как всегда, нетерпеливые, возмущались этим опозданием деда. Матери успокаивали их обещаниями, ласками, всевозможными забавами… но тщетно. Голодное брюхо к учению глухо. Одним глазом детишки смеялись, когда молодые мамаши, пытаясь отвлечь их внимание, били ложками по тарелкам, изображая игру на барабанах, а другим глазом плакали — они хотели свои макароны. Мамаши постарше тоже участвовали в этих уговорах: то они грозили ребятне плеткой, то напевали старые песенки. Самых непоседливых малышей усаживали на колени и рассказывали им сказки. Мужья — странная штука: все, как один, либералы! — вели неторопливую беседу, убивая время в разговорах о карбонариях. Стоявшие у оконного проема Карло и Мария изводили друг друга юношескими шалостями; до ужина им не было никакого дела — те, кто любят, не знают голода.