В какой-то момент вошла кухарка и спросила, подавать ли жаркое, а то оно остывает.
— Опаздывает уже на час! — пробормотал брат главы семейства. — Такого с ним прежде не случалось.
— Возможно, речь идет о казни этой несчастной маркизы, — заметила одна молодая женщина.
— Ей еще даже не вынесли приговор.
— Но что тогда могло задержать дедушку?
— Этот Луиджи бывает слишком многословен.
Детишки пищали, как птенцы, ожидающие в гнезде пищу, и жена палача решилась:
— Накормите самых маленьких! — сказала она.
Но не успели матери, обрадовавшиеся полученному разрешению, им воспользоваться, как дверь открылась и появился палач.
Завидев его, дети разразились радостными криками и бросились его обнимать; то было трогательное зрелище.
Малыши, более пылкие, вцепились в одежды тех, что постарше, в попытке помешать им добраться до деда первыми; с дюжину мальчуганов окружили старика, и каждый из них пытался вытянуть из него заветный поцелуй.
Картина, достойная Греза!
Дедушка — длинная седая борода, светящиеся умом глаза на добродушном лице — взирал на копошащуюся вокруг него шумливую ребятню с умилением, не забыв расцеловать каждого.
В этот вечер он выглядел гораздо более растроганным подобным приемом близких, нежели обычно.
Когда самая молодая из мамаш поднесла к нему крохотную девчушку — самого младшего ребенка в семье, — когда свою порцию шлепков и ласк получили все до единого, он промолвил:
— А теперь — к столу!
Заметив, что глава семьи чем-то удручен, все с беспокойством переглянулись, но никто не осмелился у него спросить, что его так расстроило.
Палач был задумчив и молчалив.
Детишки набросились на еду.
Если не считать парочки препирательств, быстро, впрочем, утихших, они думали лишь об утолении своих достойных Гаргантюа аппетитов: в столь юном возрасте еды много не бывает.
Взрослые хранили молчание.
— Как только дети закончат, — сказал палач, обратив внимание на царившую за столом тишину, — пусть их уложат спать.
Все поняли, что он хочет что-то обсудить.
Мамаши быстренько накормили карапузов с ложечек, укутали в белые простыни, перенесли в люльки и с помощью песен нежно убаюкивали до тех пор, пока те не уснули.
В это время палач сообщил родным печальную новость.
— Завтра, дети мои, — сказал он, — у меня будет тяжелый день.
— Казнь? — спросил кто-то.
— Нет. Казнь, за исключением тех случаев, когда речь идет о политике, меня не пугает. Как по мне, так уж лучше привести приговор в действие, чем произнести его; я, по крайней мере, не ошибаюсь. Закон предписывает мне отрубить голову, и я ее отрубаю, не забивая свою голову, виновен приговоренный или же нет, — об этом пускай думает судья.