Парфений мог надеяться только на одно – доверие собравшихся к себе. Надеяться по праву того, кто никогда их не обманывал. Когда установилась полная тишина, он сказал:
То, в чем меня обвиняют, неправда.
Произнеся это, Парфений повернулся, чтобы идти ко Дворцу, и толпа перед ним расступилась. Пока он шел, люди не издали ни единого звука. И эта тишина была похожа на чудо. И то, что ему дали уйти, выглядело как чудесное спасение.
На следующий день Лукерья была подвергнута медицинскому освидетельствованию. Она оказалась девственницей.
Демонстрации продолжались. На шестой месяц смуты Парфений вышел к толпе в последний раз. Он спросил:
Чего вы ждете?
И многотысячная площадь ответила словно едиными устами:
Нового!
Парфений наклонил голову в знак понимания.
Через два дня в вечерний час Их Светлейшие Высочества в княжеском Дворце встретились с представителями восставших. Их можно было называть уже именно так, потому что вокруг Дворца начались бесчинства, а стража всё не получала приказа навести порядок. Собравшиеся во Дворце сидели всю ночь и весь день, а люди на площади не расходились.
На третий день, ближе к ночи, на дворцовом крыльце появились Парфений, Ксения, Косой и некие из числа его соратников. Дождавшись тишины, Парфений обратился к толпе:
Люди Острова, вы хотите нового. Не услышав иных голосов, считаю это волей народа и слагаю с себя власть, которой был облечен. По предложению ваших представителей править Островом отныне будет княгиня Ксения.
Когда возникший на площади шум стих, Ксения поклонилась собравшимся. После минутного молчания она сказала:
Во благо Острова я принимаю эту власть.
Затем слово взял Касьян, в котором не было достоинства стоявшей рядом княжеской четы. И слова его были, как он сам, мелкие и быстрые. С неожиданным жаром он стал заверять толпу, что такое решение восставший народ устраивает.
Иным могло показаться, что новое пришло в виде старого, но уже тогда было ясно, что это не так, совсем не так. Многие в толпе плакали. Те прежде всего, чьи голоса не были услышаны, поскольку страха ради не были произнесены. Но ведь плакали не только лишь они.
Слёзы стоявших проистекали от любви и сочувствия к князю, от грядущей неизвестности и почему-то даже от прозвучавшего слова устраивает. Оно, как ничто другое, говорило о наступлении нового.