У Виктора отросли волосы, которые он больше не стриг и их цвет многих поверг в шок. Его седина была отнесена всеми, как последствия несчастного случая связанного с попыткой убийства и Сомов естественно не стал никого переубеждать. Особенно его седине расстроилась Нурша, которая на поверку оказалась не такой уж и бессердечной женщиной. Ее негативное отношение к племяннику видимо на самом деле было продиктовано лишь заботой о своих дочках, старшую из которых она ненавязчиво сватала за Виктора. Сватала безуспешно, но, несмотря на все неудачи попыток не прекращала. Добрая сторона Нурши неожиданно приоткрылась холодным зимним вечером, когда Виктор давал уроки игры на гитаре Кропалику, а затем решил развлечь домочадцев своими песнями. Развлечение закончилось исполнением песни из фильма «Генералы песчаных карьеров». Тут Кропалика прорвало, и он заревел в три ручья на объемной груди у своей тетки, которая сама захлюпала носом и затерла глаза. А по бокам обняв ее, вскоре завыли и обе дочки. В общем, то еще развлечение получилось. А на утро Нурша принесла и подарила племяннику гитару, не новую и скорее всего краденную, но ведь подарила. Теперь Кропалик постигал науку игры на собственном музыкальном инструменте. Нотной грамотой Сомов его не обременял, справедливо рассудив, что сам он здешней грамоты не знает, а незнание нот вовсе не мешает стать гениальным гитаристом, как тому же Хендриксу.
Волосы Виктор больше не стриг, но выходя на улицу, благоразумно прятал их под огромным бархатным беретом. Теперь его фигура часто появлялась на улицах Маркатана с глубоко надвинутым фиолетовым беретом, все в тех же позолоченных гогглах на глазах, с гитарой и мечом за спиной расположенными крест-накрест. Стража если ему и встречалась, то никогда не проверяла личность хорошо одетого господина и Сомов начинал потихоньку наглеть.
Выбраться из дома Виктора заставил Авик Лакис. Случилось это ранней весной, когда снег еще не полностью сошел и прятался в тени от солнца, но улицы уже были полностью расчищены и по ним весело бежали ручьи. Авик открыл Сомову другой совершенно незнакомый ранее Маркатан. У лекаря оказалось огромное количество знакомых, среди которых были художники, скульпторы, артисты театров, известные и малоизвестные танцоры, певцы и музыканты.
Театральные актеры в быту открытые и веселые ребята в профессиональном плане ничего путного не представляли. До системы Станиславского здесь было далеко, как до луны, и непросвещенные артисты на сцене не столько играли роли, сколько кривлялись и изгалялись кто во что горазд. Они безбожно переигрывали, реплики произносили ненатуральными визгливыми голосами и выражали эмоции ужимками, гримасами, судорогами и что самое ужасное подпрыгиванием. Причем чем ярче требовалось изобразить эмоцию, тем сильнее подпрыгивал на сцене актер. Самые «талантливые» разве что из штанов не выпрыгивали. Но хуже всего был резонер, который сам активного участия в представлении не принимал, но постоянно давал моральные оценки всему происходящему на сцене и высказывал нравоучения, как будто без него зритель сам бы не разобрался что к чему. Жалкое и убогое зрелище. В театре Сомов с трудом удерживался, чтобы не встать и не крикнуть во время представления: — «Не верю!»