В день нашего развода я почувствовала, что обязана позвонить ему, когда ехала сюда, на побережье. Он встал на работу рано — дурацкий предлог, если учесть, что с редактором он обычно встречался не раньше двенадцати дня (к взаимному удобству полуночника Эсекьеля и редактора, занятой на утренних планерках). Ясное дело, он не хотел присутствовать при моем отъезде. На прощание он, отводя взгляд, поцеловал меня в лоб с дежурным «увидимся». Расхаживая туда-сюда в ночной рубашке, я вытащила из шкафа одежду, уложила какие-то книги, отобрала косметику, которую возьму с собой. Свежий ветерок обдувал ноги, я как будто парила на крыльях, на сердце еще сохранялась легкость, которую я ощутила, приняв решение разойтись. Возможность встречаться с Роке в любое время и не таясь тоже радовала. Проведем вместе выходные здесь, в Рунге. Я брала с собой только самое необходимое — у нас еще будет время выяснить, кому что достанется из вещей, приобретенных за тринадцать лет брака. Собрав чемодан, я залезла в душ и долго стояла под упругими струями, потом вымыла голову. Омовение перед новой жизнью.
Я протянула руку за полотенцем, и мне вдруг захотелось уткнуться в него и заплакать. Сердце как будто снова придавили тяжелым камнем. Но я переборола слезы. Легкость нельзя упускать, иначе поедет крыша. Я вытерлась ласкающими кожу движениями, долго расчесывала волосы, пока они не стали шелковистыми, добилась сияния в лице. До этого последнего утра я и не подозревала о том, какие силы дарит легкость. Две недели с момента, как «заговорило бессознательное», прошли под ощущением свалившегося с души груза. Помню, как произнесла, садясь в машину после того сеанса: «Мы разводимся». «Разводимся», — откликнулся эхом Эсекьель. На губах у обоих застыла вымученная улыбка. Гора с плеч, мучения окончены, мы наконец разобрались, скинули балласт последних месяцев, прожитых в неопределенности. Будущее нам светит не самое радужное, но хотя бы светит, хотя бы вырисовывается. Воодушевленные этим ощущением, мы продержались последние дни, цепляясь за соломинки замаячившего перед нами будущего. Как-то вечером, когда мы укладывались спать, я увидела во взгляде Эсекьеля проблеск мольбы — немую и нерешительную просьбу о помощи, которую я давно научилась улавливать. И только выросшие за спиной крылья помогли удержаться, не кинуться защищать и утешать.
Я позвонила ему из машины, упиваясь своей свободой — ощущение было непривычное, будто в руке, с которой только что сняли сковывавший ее несколько месяцев гипс. Я спросила, как дела в издательстве, но он своим сухим и неискренним «хорошо» дал понять, что не намерен считать этот разговор прощальным. Попросил, чтобы я вела машину осторожно, чтобы позвонила, когда доеду (я не стала), и чтобы наслаждалась садом и солнцем. Стандартный набор пожеланий, он всегда меня так напутствовал, когда я ездила в Рунге одна.