За столом, глядя на родное круглое лицо сестры и светлые, лежащие крупной волной волосы, я успокаиваюсь. Даже белые руки, несмотря на жуткие кроваво-красные ногти, умиротворяют одним своим видом. Первая половина обеда превращается в долгий монолог. Хосефина, которая вроде бы хотела выпытать подробности моей жизни, делится последними новостями своей. Сначала про то, как в немецкой клинике, где она иногда подрабатывает медсестрой, ее приставили к гинекологу-пьянице, и это просто каторга. Потом про доктора Пириса, который носит халат прямо на голое тело, спасибо хоть трусы надевает. Я слушаю вполуха, пока она не доходит до самого животрепещущего: ее муж уволился из адвокатской конторы, где проработал почти двадцать лет, и перешел партнером в менее известную фирму.
— В той конторе ему пришлось бы ждать партнерства до второго пришествия, — объясняет Хосефина. — Зато большинство клиентов он увел с собой. Не самых крупных, конечно, но перспективных.
Монолог не прерывается ни на супе с угрем, ни на свежайшем салате, однако Хосефина не забывает восхищенно причмокивать, нахваливая угощение, будто извиняется за то, что чешет языком без передышки. Вот и новая тема — срочно нужно худеть. С этими словами она принимается за кусок торта, и, глядя, как жадно она его поглощает, я вдруг замечаю и пухлые щеки, и пополневшие плечи, и влажные, будто налитые слезами, глаза.
— Ты разговаривала с Эсекьелем? — завершает она монолог.
Как всегда, переставая говорить о себе, она расслабляется и обращается в абсолютный слух.
— Один раз на Рождество, второй — на Новый год. Подперев подбородок ладонью, Хосефина молча смотрит на меня. Знакомая поза, кажется, вот-вот раздастся голос мамы, требующей немедленно убрать локти со стола. Сестра полна ожидания, как притихший перед началом спектакля зритель. Но я молчу. Зачем слова, когда поступки говорят сами за себя? Однако ласковый взгляд из-под густо накрашенных ресниц заставляет меня смягчиться.
— Только не проси объяснений, Хосефина. Все слишком запутанно, а с другой стороны — элементарно просто. Мы расстались. Точка.
— Дети вам нужны были, я всегда говорила.
— Дети тут ни при чем. Мы их не хотели даже в самые счастливые времена.
— Да, но…
— Нам нравилось, как мы живем. С детьми мы бы не смогли ни поездить по Европе, ни скататься в Мексику, ни, тем более, пожить в Штатах. А уж о профессиональном росте и говорить нечего.
Я выдаю вызубренный в результате многократного повторения ответ, но все же задумываюсь: что, если Хосефина права? Может, при наличии пары ребятишек наша с Эсекьелем сексуальная неудовлетворенность отошла бы на второй план? Может, материнство оказалось бы подходящей заменой? Вряд ли. По крайней мере для меня. Секс кажется мне более важной составляющей отношений, чем материнство. Это как причастие. Звучит кощунственно, знаю, но мысль эта кажется крамольной только у нас, в Чили, где женщины до сих пор считают себя неким придатком к мужу и детям. И именно поэтому я не делилась своими соображениями ни с кем, кроме Эсекьеля.