Я заснула, вцепившись в него, слегка дрожа, не соображая, что мы натворили. Страх мучил меня меньше, чем накануне. Долгие годы безопасность и любовь я понимала совсем по-другому, теперь все изменилось. Теперь я на неизведанной территории, менее знакомой и менее привычной, более опасной и более дикой, по которой нет других проводников, кроме телесного наслаждения. Это наслаждение проникло в меня и не отпускало, как не отпускает сознание душевная травма. Это неизвестное, пугающее чувство разгоняло тьму своим сиянием, несмотря на то что пока его огонек еще только разгорался.
Я пыталась понять, где искать зачатки того рокового перелома, первые намеки, которые спустя годы привели нас к происшедшему на диване. Но распутать предысторию, которая тянется скорее всего откуда-то из далекого детства, оказалось так же сложно, как предвидеть последствия этой ночи. Потому что ни утрата Эсекьелем сексуального аппетита, ни моя неутолимая жажда наслаждения не объясняли случившегося. И еще один вопрос до сих пор не дает мне покоя: кто все это начал, я или Эсекьель? Мне кажется, мы оба едва заметно подталкивали друг друга, все сильнее и сильнее, пока не пришли к некому общему знаменателю, превосходившему сумму наших отдельных слагаемых.
Я поднимаюсь, чтобы зажечь свет в столовой. На горизонте рдеет алая полоса, а море, наоборот, гаснет, приобретая цвет неотшлифованного серебра.
— Можно, я к тебе завтра еще заеду? Сейчас мне пора. Ребята ждут к ужину, голодные, наверное, как волки.
— Посмотрим…
— Не горишь желанием меня видеть?
Вопрос продиктован его впечатлением от приезда. Меня выдает холодность, вялость, прогулка вместо постели, чай вместо бокала чего-нибудь покрепче и ни к чему не обязывающая дружеская болтовня вместо возобновления тайного заговора.
— Я встречаюсь с другим, Бернардо, — неловко признаюсь я.
Он осмысливает услышанное и через несколько секунд натягивает маску понимающего священника:
— У вас серьезно?
Этот всепрощающий тон возвышает его над происходящим — и одновременно принижает.
— Кажется, да.
— Кажется? Ты не уверена? Ясно, Эсекьель по-прежнему не отпускает.
— Бернардо, я тебе ничего не должна.
— Ты должна мне развязку, если между нами все действительно кончено.
Он встает из-за стола, обиженно чмокает меня в щеку и уходит, не дав мне опомниться.
Никогда не подозревала в нем такого простодушия. Или, наоборот, это я ослепла от цинизма, от постоянной жизни с оглядкой? Может, я действительно должна ему развязку? Этот выпад напоминает те письма, которые он слал мне в последние дни отпуска, перед тем как снова встретиться в офисе.