Он махнул рукой и развернулся, чтобы уйти.
Неожиданно Кате сделалось интересно: что именно это самое «просто» и она придержала его лёгким прикосновением к плечу.
— Просто я тоже хотел побыть один, — закончил Горазд.
— Ты хотел побыть один и поэтому подошёл ко мне? — удивилась Катя.
Горазд только развёл руками, показывая, что и так вот бывает.
— Мне ведь было непонятно со спины, что ты это ты, а не кто-нибудь другой.
— Как будто это что-то объясняет!
— Но на самом деле я как раз тебя искал с самого утра, — признался Горазд.
— Зачем, интересно?
— Да ладно, пустое.
— Нет уж, если начал разговор, то договаривай, — потребовала Катя.
— Мне медаль «за отвагу» дали.
Она вполне искренне сказала: — Поздравляю.
Горазд немного помялся, а потом спросил: — У тебя так бывало, чтобы вот был знакомый человек. Ты уже успел составить о нём мнение. А потом узнаёшь что-то, что резко меняет ранее составленное мнение. И ты даже не знаешь, что о нём теперь думать.
— У меня так не было, — сказала Катя. — Я стараюсь не делать скоропалительных выводов о других людях. О ком ты говоришь?
Горазд потоптался, перенося вес с ноги на ногу, отчего выпавший утром и успевший слежаться в течении дня верхний слой снега легонько поскрипывал.
Своего напарника и старшего товарища, первого пилота, Золотилова Николая Владимировича, Горазд невзлюбил почти сразу.
Справедливости ради нужно сказать, что Николай и не думал предпринять хоть одну попытку сблизиться с вторым пилотом. Никаких совместных занятий, кроме обязательных совместных тренировок, у них не было. Николай или пропадал неизвестно где, предоставляя Горазду заниматься своими делами или валялся на своей кровати в их одной, на двоих, жилой ячейке, работал с планшетом и беззастенчиво сваливал на второго пилота все бытовые дела.
В общении Золотилов тоже отнюдь не подарок. Такого одновременно замкнутого и язвительного человека Горазд встречал впервые. Хуже всего то, что большой жизненный опыт (шутка ли — тридцать два года против шестнадцати. Ровно в два раза больше!) позволял Николаю находить такие слова и поднимать такие темы, на которые Горазду было совершенно нечего возразить. Золотилов ругал, казалось, вообще всех. Он критиковал в пух и прах указы главнокомандующего зачитываемые в части. Главным образом тот указ о прощении раскаявшихся инфералов, если те смогут заслужить его кровью и делом. Николай едко отзывался о способностях высшего командного состава третьей танковой армии и поносил сослуживцев. Оставалось только удивляться как такой человек мог успешно избегать дисциплинарных взысканий, которые, точно молнии, били во всех вокруг, но только не в него, как будто в руках у Николая имелся громоотвод.