Поклонение кружило ему голову. Он привык брать всё, что ему нравится. Отчего не брать, если дают? Куолу брал не только еду, но и украшения, одежду, оружие и разные вещи. Он подстерегал в лесу или возле реки женщин и девушек и уводил их силой в свою землянку. Кроме старой Изы, он держал у себя молодых жён и заставлял их работать. Он запугивал их кривляньями и угрозами напустить на них смерть, если они не будут его слушаться.
Все вскочили, когда Куолу подошёл к Уамме. Жадно разглядывая распластанную на земле тушу, колдун молча встал у костра. Ни привета, ни ласковой улыбки. Людей, к которым он пришёл, он считал недостойными своего внимания.
— Мяса! — бросил он свысока, сел на камень и чванно развалился. — Куолу послал оленей! — прибавил он, когда Уамма, надев на острую палку свежий кусок мяса, начала обжаривать его на углях.
Волнение быстро распространилось по лагерю. Люди перестали есть. Все робко смотрели на юсору. Те, кто его особенно боялся, отходили подальше. Иные знали, что колдун на них сердится, другие — просто из осторожности. Матери подзывали к себе ребят и старались заслонить их от опасных глаз Куолу. Некоторые из молодых матерей подхватили ползающих малышей и, прижимая их к себе, быстро удалились в свои землянки.
Сама Каху, сидя в отдалении, у костра стариков, очертила около себя охраняющий круг и зашептала колдовские слова. Куолу зорко оглядел лагерь и самодовольно усмехнулся:
— Боятся! Чего боятся? В гости пришёл!..
Насмешливая гримаса кривила его губы. Он сидел как раз против Ао. Приземистый, с крепкими плечами, с длинными, цепкими волосатыми руками, он в своё время был очень силён. Но заплывшая шея, толстые щёки и сиплое дыхание указывали на то, что обжорство и ленивая жизнь уже наложили на него неизгладимую печать. Бороду и усы он выщипывал, и только несколько седых щетин торчало у него на подбородке. Длинные кудрявые волосы на голове были ещё черны, и, казалось, целая плотная копна спутанной шерсти шапкой надвигалась ему на лоб. Целых три ожерелья спускались на его грудь. Одно было сшито из белых песцовых хвостов, другое — из просверленных молодых шишечек ели, третье — из речных ракушек.
Вдруг он оглянулся и увидел сидевших недалеко молоденьких девушек. Безусый рот его осклабился в улыбке, а глаза заблестели из-под нависших бровей.
— Ха! — грубо засмеялся он.
Он сделал движение, как будто хотел встать. Но в это время Уамма подала ему на палке большой кусок обжаренного мяса. Куолу протянул руку и вцепился в мясо крепкими зубами. Жадность была сильнее всех остальных его чувств. Пока он жевал, чавкая, горячую оленину, ещё красную и сочную внутри, Уамма бросила тревожный взгляд на Канду. Покосившись выразительно на колдуна, она помахала рукой, делая знаки, чтобы та удалилась.