Чейз смотрел на экран телевизора, а его изящные проворные пальцы талантливого гитариста — и талантливого любовника — вставляли перламутровые запонки в петли манжет. Но еще до того как диктор последних известий начал говорить, Чейза внезапно охватила тревога, и он сосредоточил все свое внимание на экране телевизора, стоявшего в роскошной капитанской каюте.
«Продолжительные морские поиски тридцатичетырехлетнего Виктора Ч. Кинкейда были официально прекращены через два дня после обнаружения его залитого кровью парусника западнее острова Каталина. Обнаружив кровь, полиция пришла к выводу, что Кинкейда ударило кливером, и он упал за борт. Пока тело не будет найдено, остается неизвестным, умер ли он от удара или, потеряв сознание, утонул в море.
Прошло меньше шести недель с того дня, как последний блокбастер Кинкейда «Серенада» получил «Оскара» по нескольким номинациям, и всего неделя, когда он стоял в кругу победителей ежегодных скачек «Кентукки-дерби», где его трехлетняя кобыла Умница завоевала приз. Прощальная церемония состоится завтра на студии «Трипл Краун», самой мощной киностудии Голливуда, которой Виктор Кинкейд управлял вместе со своим кузеном Брэдфордом Ланкастером. Все блистательные кинозвезды и кинодеятели примут участие в церемонии, чтобы помянуть самого выдающегося из них — Виктора Ч. Кинкейда, трагически погибшего в результате несчастного случая в возрасте тридцати четырех лет».
Пока диктор говорил, на экране появлялись картинки. Сначала показали парусник Виктора Ч. Кинкейда «Морская богиня» — это оказался ослепительно белый близнец черного парусника Чейза «Морская ведьма». Потом дали фотографию самого кинодеятеля. Его лицо было породистым, красивым и аристократичным. Затем шли видеокадры, на которых Виктору вручали «Оскара», а позже и приз, завоеванный на скачках, — первый драгоценный камень в короне «Трипл Краун». На экране мелькало лицо Виктора Ч. Кинкейда, но им мог бы быть и Чейз Карлтон, если бы он обрезал свои доходившие до плеч черные как ночь волосы и сбрил такую же черную бороду, которую носил вот уже несколько лет.
Впервые за тридцать четыре года своей мучительной и беспокойной жизни Чейза охватило чувство покоя. Это не мечта, не погоня за недосягаемым, а простая, голая правда. Неведомая сила, которая настойчиво гнала его из Ниццы в Сан-Франциско, а затем настояла, чтобы он ждал, предопределила, чтобы он оказался в тот самый момент, когда показывали изображение его брата, о котором он ничего не знал, но к которому, возможно, стремился всю жизнь.