Перед тем как покончить с собой, Джонни написал в прощальном письме: «И под занавес – последняя шутка. «Мама, кто такие черти?» – «Заправь хвост в штаны и не задавай глупых вопросов».
Барабанная дробь!
– Жрачка, болваны! В очередь!
Кто-то проорал в ответ:
– Иди на хер, Огги!
За дверью слышалось шарканье ног. аллен выглянул в коричневый коридор. Потоки пациентов стекались из коридоров в центральный зал и дальше, к решетчатой двери. Он встал в конец очереди. Вспомнив, как отчим Билли Чалмер командовал «Зенки опусти!», аллен уставился в пол. Он сыграет роль, как профи. Никто ему ничего не говорит, значит, он все делает правильно.
Если не встречаться ни с кем глазами, останешься на безопасной дистанции. Никто с ним не заговорит и не станет задираться. Никого не надо узнавать, никого не надо запоминать.
– Все к корыту! – крикнул лысый санитар.
– Да, сэр, мистер Флик, – отозвался кто-то из пациентов.
Подтянулись отставшие, вдоль стен выстроилась шеренга пациентов.
– Блок «А»! Шагом марш!
Пока все шло нормально.
аллен смотрел под ноги. Людская цепочка, точно гигантская многоножка, потянулась по залу и вниз по лестнице в трехсотметровый туннель. Оказавшись в нем, он наконец огляделся. Пациенты придвинулись плотнее друг к другу. Вдоль коридора тянулись паровые и газовые трубы. От громких взрывов пара и скрежета металла у аллена зазвенело в ушах. Он подумал, что в туннеле небезопасно. Если лопнет под давлением какая-нибудь труба, их всех ошпарит и граффити на стенах станет их Последним Заветом и свидетельством бесславной смерти. Похлопывая ладонями по бедрам, он шагал под звучащий внутри похоронный марш.
Когда они заполнили столовую, в голове аллена послышались вопросы. Что это за отделение? Почему он здесь? Знают ли тут, кто он? Язвительное замечание насчет Сибиллы наводит на мысль, что да. Надо изо всех сил оставаться в сознании. Нельзя позволить страху себя усыпить. Необходимо выйти на связь с артуром, рейдженом и остальными, чтобы понять, зачем его вызвали на Пятно. За сумятицей, как правило, следовал внутренний взрыв, и аллен чувствовал, что дело идет к войне.
Он знал, что засохший горошек, холодная картошка и липкие макароны не удержатся в его изнервничавшемся желудке, и потому поел одного хлеба с маслом, запивая его сладким напитком из концентрата.
По пути обратно в отделение он внезапно понял, что не знает, в какой он камере. Идиот! Как можно было не посмотреть номер! О господи! Теперь он себя выдаст, и остальные станут называть его психом и издеваться!
Он брел по коридору, проверяя карманы в надежде обнаружить какую-то зацепку. Ничего, кроме полупустой пачки сигарет. Вошел в тускло освещенный центральный зал, где выстроились ряды скамеек и деревянных стульев с вертикальными плашками спинок. Осмотрелся. Под потолком переплелись шипящие трубы парового отопления. Как и везде, стены были выкрашены в светло-коричневый цвет, грязные окна метр на полтора закрывали толстая сетка и решетка. На полу лежал грязно-белый и серый кафель с почерневшими контурами. В углу располагалась маленькая кабина-клетка из металлической сетки, отделявшая санитаров от пациентов, – пост охраны, защищающий от нападения.