Вперед вышел Валерка Пузиков, мальчик с очень длинными руками, очень длинными ногами и узенькими плечиками.
— Зайка, успокойся! Ну, честное комсомольское, — обратился он к ней так горячо, нежно, точно они были наедине, — наши дневника не брали! Я всех спросил.
Девочка как-то сжалась. Еще секунду она с отчаянием смотрела на нас, потом пошла к лестнице. Ее маленькая фигурка уходила все дальше и дальше по гулкому темному коридору, а мы молчали.
Вдруг Люба вскрикнула:
— А вдруг она под трамвай бросится! — и побежала за ней.
Все эти минуты я стояла молча. Слишком велика была моя растерянность. Не знаю, совершенно не знаю своих учеников! И это после второго года работы в классе…
Я внимательно посмотрела на них. Никто не отвернулся. И я сказала самое будничное:
— Ну, ребята, давайте кончать уборку!
Они не двинулись. Только настороженно глядели на меня. Они ждали от меня какого-то действия, решения. А что я могла сделать? Согласиться на обыск мальчиков? Произнести речь? Приказать железным голосом классу отдать дневник?
И оттого что в глубине души я допускала возможность кражи дневника мальчиками, и оттого что я чувствовала сейчас свою абсолютную беспомощность, и оттого что я не знала, что делать, — мне стало особенно тяжело.
Уборка закончилась в полном молчании. Движения у всех были такие осторожные, словно рядом поселился тяжелобольной.
В воскресенье я побывала дома у тех мальчиков, в которых сомневалась. Прямо о дневнике я не заговаривала. У классного руководителя всегда есть повод прийти. Выслушала я покаяния в различных грехах, до сих пор анонимных, как-то: разбитые стекла, списанные сочинения, уходы с уроков в кино (дома легче сознаться, чем в школе), но о дневнике никто ничего не сказал.
Только Юра Дробот, самый озорной после Лайкина человек в классе, протянул плаксиво:
— Дневника я не видел, а вот психует Зайка потому, что влюбилась в Тольку-десятиклассника, а он смеется над ней…
Весь день мучило меня желание поехать к Зое. Но я боялась. Ну да, боялась самым позорным образом. Мы недолюбливали друг друга. Меня раздражали ее усмешки в ответ на мое любое замечание, невнимательность на уроках, взбалмошное поведение в классе (то безумно оживлена, то как в столбняке), особенно в последнее время. А она считала меня придирой и сухарем и бормотала эти титулы иногда себе под нос даже при мне. В общем, Лезгина действовала мне на нервы. Как же я приду к ней? Да еще не узнав, куда девался дневник.
В понедельник Зоя в школу не явилась. На мой вопрос Люба значительно сказала (ее грудной голос и манера внятно выговаривать каждое слово придавали любой фразе этой девочки особую весомость):