— Марина Владимировна! — вдруг выпалил Рыбкин с непривычной для него скоростью. — Лайка не виноват.
— Политыко заставил…
— Давайте по очереди! — взмолилась я. — Кто скажет толком?
— Политыко натравливает Лайку на учителей. — Валерка Пузиков провел рукой по торчащим волосам, но они встали еще решительней.
Секунду стояла тишина, вязкая, тупая.
— Зачем? — спросила я растерянно.
— Для форсу, — пояснил Рыбкин. — Себя показать. Обидно ему, что мы на него — ноль внимания.
— Ох и любит он куражиться, сил нет! — Голос Дробота звучал восторженно.
Я ошарашенно смотрела в их лица, и они то увеличивались, то раздвигались вширь, как в кривом зеркале.
— Чего же вы молчали?
Они переглянулись.
— С ним связываться!..
— С кем связываться? В чем дело? Что вы меня морочите? — вспылила я.
— Он же здоровила! — возмутился Дробот. — Да и шпана у него вся знакомая, болельщики. Свистнет — всыплют кому надо по первое число.
— Вы не знаете, какой этот Политыко дрянной! — сказала Валя. — Он все исподтишка делает: натравит Лайку, а сам любуется. — Лицо ее выражало высшую степень брезгливости. — А с девочками какой он!.. Ругается, как учителей нет, щиплет! Всякие гадости говорит! Мне Люба рассказывала.
— Эх вы, комсомольцы!
В голосе моем звучало отчаяние. Я им так доверяла, особенно Рыбкину…
— Политыко смеялся: вам никто не поверит…
— А Сапогов? — спросила я. — Он тоже куражится?
— Когда он в школе, Лайка не подходит.
Валя потерла лоб, сказала раздумчиво:
— Странно, ведь Сапог умней Политыко, а ему в рот смотрит. Ему одному верит, а нас за пустое место считает. Странно!
Валя никогда не пускалась со мной в откровенности, была сдержанна и холодна, но честно отвечала на все вопросы, роняя слова скупо и дельно. При этом ее шоколадные глаза смотрели прямо, твердо, и как-то невольно забывалось, что перед тобой худенькая белобрысая девчонка с огромными черными бантами в косах.
— Надо поставить вопрос о Политыко на классном собрании, — сказала я.
— Не выйдет, — уныло качнул головой Рыбкин.
— Почему?
— Никто не выступит.
— Понимаете, — вздохнула Валя, — самое страшное, что Политыко все время чувствует свою полную безнаказанность.
За окнами притаилась шелестящая тишина. Изредка тяжело проезжали грузовики, и школа вздрагивала.
— Итак, значит, Политыко сильнее целого комсомольского класса? — усмехнулась я.
— Так Марь Семенна все равно его будет защищать! — протянул Валерка.
— Она ему скорей поверит, чем нам, вот увидите! — Дробот часто имел с ней дело и знал, что она, когда отчитывает, не вслушивается в оправдания обвиняемого.
— Надо Машку уговорить, — сказал вдруг Дробот.