Политыко еще раз хохотнул, но голос его странно отдался в молчаливом, точно пустом классе.
— Не смей! — Голос Маши стал жестче, грубее. — Лучше скажи, зачем Лайкина на учителей «на слабо» науськивал? Зачем деньги у него брал? Зачем в свои компании водил и представлять заставлял?
Сапогов вскочил:
— Неправда! Не брал он у него денег!
Его волосы, всегда гладко причесанные назад, растрепались.
— Не перебивай! — остановила я его и повернулась к Маше.
— Что же ты столько молчала?
— Та врет она, — лениво откинулся на парте Политыко, — аж в ушах звенит. Сама лезла, лезла ко мне, а как отшил, стала сплетни собирать, цапля очкатая!
— Замолчи! — вдруг вскочил Лайкин, схватив его за плечо.
Политыко поперхнулся и замер.
— Ты, ты!.. — Лайкин заикался, искал слова; его уже ничто не могло остановить. — Все правда, что здесь говорили. Только, только я сам виноват. Думал — дружим мы, вот и старался: в кино водил, даже пивом поил. Он меня не просил. Но я из кожи лез, чтоб уважал…
Лайкин так и не снимал руки с плеча Политыко, и тот все время смотрел не ему в лицо, а на эту крошечную и вздрагивающую руку.
— Нет, не бил он меня, шутки шутил, а у меня от его шуток синяки. Вот! — Лайкин закатал рукав. — У него же пальцы железные… Я все думал — друзья мы. А вот когда с Николай Ильичом то дело вышло, понял — трус он! Сам-то в кусты полез, одного меня подставил. Или скажешь — вру?
— Вот, ребята, — сказала я потом, — что бывает, когда человек привыкает к полной безнаказанности. Именно из таких «героев» во время войны и формировались предатели, любители дешевого успеха, легкой жизни…
Я говорила торопливо, сбивчиво; одна мысль обгоняла другую, мне не хватало слов. Я видела, что Политыко смотрит в парту, презрительно изогнув губы, а Сапогов — на меня детски-растерянно. С него сползла взрослость, солидность, он казался сейчас беспомощным, потерянным мальчишкой.
Рыбкин предложил исключить из комсомола Политыко и запретить заниматься спортом.
Класс проголосовал единодушно, даже Лайкин. Против был один Сапогов.
На другой день Политыко в школу не пришел. Не являлся он еще три дня. Сапогов же ни с кем не разговаривал.
Рыбкин сказал мне, что готовит выступление к ближайшему общешкольному собранию, чтобы «создать общественное мнение, а то нашу резолюцию ни за что не дадут провести».
Светлана Сергеевна спросила меня:
— Чего твои ходят именинниками?
— Свергли самодержавие.
У меня у самой было праздничное настроение.
— Восстание? Против «гигантов»?
— Ага. Народ — сила!
Она усмехнулась, не разжимая губ.
Я не поняла, хвалила она меня или осуждала.