— Она держала тебя под руку.
— Пожаловалась, что устала, попросила проводить до общежития.
— Она же целительница! И ты тоже!
— Да, но мы вымотались оба на тренировке.
Я засопела, не находя аргументов. Неужели и правда не встречаются? Вскинула затравленный взгляд.
Хен смотрел на меня с легкой насмешкой. Увидев, что я пришла в себя, легонько щелкнул пальцем по носу.
— Тогда… — я снова отвела взгляд, потому что глядеть ему в лицо и просить об этом было выше моих сил, — надень снова сережку…
Он помолчал, потом спросил с насмешливыми нотками в голосе:
— Уверена? Снова снять не попросишь?
Я замотала головой, не поднимая глаз.
— А сама?
Ох. Румянец пополз вверх по шее. Вот почему Хен мастер задавать всякие неудобные вопросы?
— Я тоже… — ответила, чувствуя, как горят щеки.
Он рассмеялся:
— Делай как хочешь. Если тебе комфортнее ходить без нее…
Я снова замотала головой, так сильно, что от усердия волосы хлестнули по ушам.
— Все равно братья уже знают. Можно не таиться.
Хен усмехнулся. Встал, подал мне руку.
— Пойдем-ка по домам.
Я выпрямилась, ощущая себя маленькой рядом с ним. Стало одиноко: только что сидели в обнимку, фактически нос к носу, а теперь опять приходится задирать голову, чтобы посмотреть Хену в лицо. Но его рука, крепко сжимающая мою, немного компенсировала потерю. Тепло его ладони смущало, будоражило и одновременно давало странное ощущение защищенности.
Мы так и дошли до общежитий — рука об руку. По пути болтали о всяких пустяках: о лекциях, тренировках, о том, чем целительские отличаются от наших, боевых.
Хен довел меня до дверей нашего общежития и нагнулся обнять на прощание. Лицо его снова оказалось совсем близко, расфокусированный синий взгляд мазнул по губам, и мне стало душно и жарко, а сердце заколотилось быстро-быстро. Но Хен только поцеловал меня в щеку и сразу ушел.
Некоторое время я стояла внизу, в темноте, сразу за входной дверью, и трогала горящие щеки. Хагос, что-то я слишком бурно реагирую на него. Вот если бы Карин вздумал меня поцеловать, пусть даже в щеку, я бы засандалила ему прямо в пятачок. А когда это делает Хен — совершенно невинно, по-братски, — у меня замирает сердце, внутри словно расцветает пламенный цветок, кидает то в жар, то в холод.
Хен сказал, что ни с кем не встречается… и снова будет носить свадебную сережку. Теперь любая сразу увидит, что нет смысла подступаться к нему, — он уже занят. Ну и пусть только формально, об этом никто не знает.
Пытаясь сдержать глупую улыбку, помчалась наверх. Было еще рано, но меня ужасно тянуло в сон. Быстро перекусив, помылась и рухнула на кровать.