Днем поехали к Лизе. Она изменилась, стала какая-то спокойная и просветленная, у нее хороший цвет лица, только руки – красные и натруженные, видимо, она работает на открытом воздухе. Так и есть – трудится в монастырском огороде. Лиза стала больше интересоваться окружающей жизнью, расспросила меня о поездке в Питер, что я видел и где был, спросила даже, что носят модные столичные дамочки.
– Только вот к Генриху на могилу меня не пускают, – пожаловалась Лиза. – Пускают, конечно, но редко, раз в месяц, не чаще. Мать-игуменья сказала, что я должна забывать о своей прошлой жизни и мне предстоит новая жизнь, поэтому я должна себя к ней готовить и больше молиться, а не на могилу мужа ходить.
Дед во время нашего разговора больше помалкивал, но, как только я простился с Лизой и мы вышли за монастырские ворота, сказал:
– Не останется она здесь, не примет постриг.
– Почему? – удивился я. – Вроде выглядит она хорошо. Здоровый физический труд на свежем воздухе, кажется, пошел ей на пользу.
– Слишком много в ней мирского осталось, и интерес к этому миру заметен, – ответил дед, – монашествующие же должны отрешиться от всего мирского, даже имя другое принимают. Ты заметил же, как она нарядами поинтересовалась?
«Вот ведь какой наблюдательный у меня дед, – подумал я, – прямо кагэбешник какой, надо тоже себя контролировать, как бы тебя, мил человек, собственный дед не раскусил. Хватит уже родственных разоблачений, вроде нашей с Генрихом беседы под звёздным небом после выпитого шампанского по случаю нашего награждения. Я ведь так и не выправил положенный знак ордена, только грамотка осталась. Да и куда он мне, младший орден Российской империи?»
Да, надо зайти в мастерскую, забрать подмышечную кобуру под наган, это, может быть, окажется более нужным предметом в жизни, чем золотая цацка на ленточке. Еще съездил в «Мюр и Мерилиз», обновил гардеробчик для поездок и присутствия на полигоне. Купил себе клетчатую дорожную куртку с карманами, названную жакетом, высокие шнурованные ботинки на толстой рифленой подошве (вроде нынешних берцев) и брюки, зауженные внизу, чтобы хорошо входили в эти ботинки. С затратами на одежду и тратами в прошлой поездке все нанесло удар по бюджету, а еще предстояли испытания, так что снял еще тысячу со счета.
Дома примерил кобуру, револьвер хорошо лег в нее, надел давно купленный сюртук, в котором собирался ходить в Питере, и попытался выхватывать револьвер. Вот не тут-то было, сшитый по нынешней моде чертов сюртук довольно высоко застегивался, хотя и имел отложной воротник. Пришлось расстегнуть аж две пуговицы, что считалось недопустимой вольностью в приличном обществе, а хотелось расстегнуть еще и третью. Ну да ничего, я ведь купчик, а не аристократ, нам на тонкости этикета наплевать, мы пажеских корпусов не заканчивали и во всяких барских академиях не учились – сойдет. Одно хорошо – небольшой револьвер не был заметен при ношении сюртука, я же просил его не зауживать в плечах, когда покупал еще до пожара, надеясь быстро набрать мышечную массу. С другой стороны, застегнутый сюртук должен быть на приеме, в театре и в присутственных местах, а так купцам даже полагалось по купеческому шику носить его совсем расстегнутым, как бы «в рукава», чтобы золотая цепочка от часов пересекала жилет на животе – вспомнил киношного купца Васеньку из рязановского «Жестокого романса» – вот именно такой образ. Но вот беда, кобура видна в таком случае, и часов с золотой цепочкой у меня нет, купить, что ли, для солидности, ладно, погодим с часами. Или ввести новую моду – носить сюртук застегнутым только на нижние пуговицы?