– Молодой человек, простите, что прерываю вашу беседу с дамой, но я издатель петербургской «Недели», Павел Андреевич Гайдебуров. Я в Первопрестольной вместе с ответственным секретарем и ведущим публицистом газеты Михаилом Осиповичем Меньшиковым. Мы освещаем для наших читателей интересные факты из жизни Отечества, и нам было бы интересно написать про передовых русских ученых. Если я не ошибаюсь, это вы изображены на этом фото, и вы – один из русских изобретателей, о которых упомянуто здесь, – он показал статейку. – Может быть, вы позволите взять у вас интервью? Нет, не здесь, что вы, еще раз прошу меня извинить. В любом удобном для вас месте, в удобное для вас время. Я не могу пригласить вас к нам в редакцию в Петербурге, но поверьте, мы солидное издание, у нас в литературном приложении и граф Толстой печатается, а ранее – Салтыков-Щедрин и Лесков. Михаил Осипович человек очень взвешенных взглядов, настоящий русский патриот, отставной капитан. Но, в случае вашего согласия, интервью должно состояться не позднее завтрашнего дня, так как мы возвращаемся домой.
Я посмотрел на Лизу, не увидел ничего такого в ее глазах, что выражало бы негативную реакцию.
– Хорошо, завтра в 12 часов вас устроит? В аптечном магазине Генриха фон Циммера на Большой Полянке. Дело в том, что мой партнер – автор изобретения, Генрих фон Циммер, русский подданный и георгиевский кавалер, владеет этим магазином, а в его лаборатории был синтезирован русский пурпур. А моя спутница – моя родная тетушка и жена Генриха, Елизавета Ивановна. Мое имя – Александр Павлович Степанов.
– Елизавета Ивановна, Александр Павлович, позвольте откланяться и до завтра.
Потом мы доехали до Купеческого банка, где я снял со счета три тысячи рублей новенькими сторублевками, и еще три тысячи – красненькими десятками с сидящей женщиной, олицетворяющей Россию (так будет удобнее при расчетах за материалы и с наемным персоналом), положил их в только что купленный в «Мерилизе» саквояж, и мы поехали на Полянку.
Глава 10. Сюрприз «желтого» красителя
Мы вернулись на Полянку и застали привезенные из «Мюра» коробки аккуратно сложенными в кабинете – Настя с Прохором постарались, только гирю и гантели не стали поднимать наверх. Лиза стала открывать коробки, чтобы убедиться, что ничего не потеряли и ничего не забыли положить. Вроде все заказанное оказалось на месте. Одежда перекочевала в платяной шкаф в коридоре – Генриху пришлось уплотниться со своим гардеробом. Лизе все нравилось (а как же, я в основном пользовался ее советами, только каскетку и пальто выбрал сам), она заставила меня примерить костюмы и повертеться перед ней (о женщины!), но мне почему-то это нравилось, хотя в нашем мире я терпеть не мог ходить в «одёжные магазы» всех сортов. Был вызван и Генрих, которому был продемонстрирован я в качестве эталона элегантного молодого человека, и было сказано безапелляционным тоном, что скоро последует и его визит в «Мюр», так как его гардероб устарел и нуждается в обновлении. Генрих на это недовольно пробурчал что-то типа «посмотрим». Все же дядюшка и тётушка у меня прикольные, как принято было говорить в мое время, но надо избавляться от несвойственных этому времени словечек и жаргонизмов. Однако я отметил, что, действительно, мое и Сашкино сознания слились и получился какой-то третий индивид. Это я заметил, подписывая бумаги на доставку (расплачивался я наличными, так что, слава богу, никаких счетов подписывать было не надо) – подпись у меня оказалась какая-то средняя. Лиза хорошо знала Сашкин почерк и обратила на это внимание, на что я ответил, что после травмы головы тоже заметил, что почерк слегка изменился (а вот навыки старой орфографии остались – спасибо Сашке, хотя было бы хорошо и его почерк сохранить – он у него был просто каллиграфический, со всякими виньетками-завитушками). Видимо, это очень ценилось чиновниками-крючкотворами (может, они поэтому так и назывались, хотя, скорее всего, нет, по другой причине, называемой бюрократией и способностью творить крючки, иначе говоря, тормозить дело без подношения).