Ложки с белой жидкостью — маковым молоком, поджаривались на свече или на газовых плитах и керосинках в деревнях на дачах. Чистая вода была часто редкостью. Вода бралась из дождевой лужи с целью приготовить магический раствор и пустить его по вене. Конец иглы шприца, обернутый небольшим ватным шариком, использовался в качестве фильтра для предотвращения попадания крупных частиц в шприц. Потом подростки «вмазывались». Их часто трясло, а в худшем случае наступала смерть от передозировки. Некоторые умирали недели спустя — бактерии были причиной септического эндокардита, инфекции позвоночных дисков, остеомиелита, который глодал их позвонки иногда месяцами, и мог стать причиной заражения крови.
Гашиш или марихуана, под названием «дрянь» или «трава» были так же доступны. Завезённые с Кавказских гор или из Азии, забитые в косяки-гильзы папирос «Беломор-Канал», разбавленные другими неизвестными субстанциями для большего веса, они циркулировал среди подростков и студентов высших учебных заведений. Следовавшая за ними аура — запах скунса — немедленно выдавал курильщиков запретного зелья, чего нельзя было сказать о тех, кто обжирался таблетками. Химическое безумие естественно вписывалось в их подростковую несуразность, желание быть оригинальными и не такими как все. Их чрезмерно маленькие или большие зрачки ни у кого не вызывали подозрений.
Мой друг детства семнадцатилетний Степан пил алкоголь для смелости.
— В СССР нет свободы слова, — говаривал он.
В то время он писал свой рассказ, который начинался так: «Сука знает, чьё сердце съела». Он начал издавать свой собственный журнал под названием «Пагуба». Первый номер был написан от руки. Страницы были скреплены самодельным способом — шёлковой лентой пропущенной сквозь отверстия проко-лытые в страницах. На титульном листе красовалась иллюстрация к «Мастеру и Маргарите»: Берлиоз и Бездомный на Патриарших прудах разговаривают с иностранным профессором, который говорит: «Ну, уж это положительно интересно! Что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!»
В середине были картинки нарисованные другом Степана по кличке Буба-Символист (Серёжка Буба-нов) гуашью и разглаженные утюгом. Несколько стихотворений Степана также были включены в первый исторический выпуск.
Было страшно подумать, что могло бы произойти, если бы журнал нашли блюстители советской цензуры.
Мой шарф был невероятно длинный и психоделический. Мой друг детства, сын старого приятеля моего отца, также поэта, который написал песню «Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы всем на дно» для кинофильма «Человек-амфибия», стоял перед станцией метро, держа в руке конец моего психоделического шарфа, который он ухватил, когда я проходила мимо. Он сказал: «Я тебя знаю». Темные проницательные глаза смотрели прямо на меня. Сквозь тусклый, холодный осенний московский воздух я увидела, что он жует жвачку.