«…Уважаемый господин Павич,
Я уверен, что Вы знаете в деталях и лучше меня историю Севаста, поэтому меня и удивило, что Вы не включили ее в „Хазарский словарь“. Напомню ее Вам.
…Спустя более трех веков после того, как Никон Севаст покинул монастырь Николье, в его святых стенах появился молодой священник по имени Доментиан, только что завершивший богословское образование. Поскольку одновременно с теологией он изучал и историю искусства, этот начинающий богослов обрел в монастыре Николье богатую духовную пищу: он мог служить и Богу, и искусству, которые в глубине его сознания были связаны неразрывно.
Время, остававшееся от обязанностей священника, Доментиан проводил, рассматривая щедро расписанные стены церкви в Овчарском ущелье…
…Войдя как-то в церковь, он вдруг заметил при слабом огоньке свечи, трепетавшей в его руке, что одна фреска как бы выдается вперед по сравнению с прочими, что ее края отбрасывают тень, правда еле заметную, но видимую наметанным глазом, словно образ Девы Марии написан поверх чего-то другого. Доментиан смиренно приблизился и стал рассматривать фреску так, будто видел впервые.
И лучезарная бледность Богородицы в сравнении с ее фигурой показалась ему еще более неестественной — будто лик был написан поверх другой фрески новыми красками.
В Доментиане взыграл историк искусства, и он ударил подсвечником по лицу Девы Марии. Поняв, что он натворил, он покаянно опустил глаза и молитвенно сложил руки, но услышал глас Божий, приказывающий ему открыть глаза и снова взглянуть на фреску, что он и сделал.
На том месте, где край тяжелого подсвечника задел лик Богородицы, подобно шраму проступило какое-то чужое лицо, и Доментиан, ободренный, начал сбивать всю фреску, пока со стены не упал последний кусок нанесенной сверху штукатурки. Окаменевший, обессиленный телом и душой, Доментиан не мигая смотрел на то, что проступило на стене.
Очам Доментиана предстал Сатана в расцвете молодости и красоты, и богобоязненному священнику достаточно было трех секунд, чтобы в него влюбиться. Как Вам, господин Павич, хорошо известно, Сатана имел женское обличье и стремился скрыться под одеждами Девы Марии. На этом-то фоне бледный лик Богоматери и выглядел противоестественно. Наверняка это звучит богохульно, но Сатана казался таким божественно естественным и прекрасным, что не вписывался во всю роспись этой скромной церквушки, придавая ей оттенок монументальности, и Доментиан должен был себе признаться, что не видел ничего красивее.
Это и открыло новую страницу в его труде о фресках в Овчарском ущелье и на Кабларе.