— Бате Никола, что это у тебя ноги дрожат? Ты ко мне не с добром идешь, — сказал Андон Керанову, в унынии остановившемуся метрах в двадцати от первого ряда деревьев.
— Верно… — согласился инженер Никола Керанов.
— Мы когда-нибудь были врагами, противниками? — спросил Андон, чувствуя горечь в пересохшем горле.
— Никогда! — сказал Керанов.
— А почему тогда причиняли друг другу боль?
— Мы… мы… — ответил Керанов, и голова у него закружилась, — слишком любили друг друга.
В эту минуту им стало ясно, что они не были врагами, но никогда не распахивали своих сердец, никогда не подводили итогов, никогда не лечили своих ран: они неуклонно мчались вперед, жили прошлым и будущим, как это бывает с людьми, готовыми на жертву.
— Я готов выслушать тебя, — тихо произнес Андон.
— Уходи, люди не хотят тебя видеть сейчас.
— Почему?
— Разве можно, допустим, убить человека, а потом захотеть, чтобы его реабилитировали?
— Я никого не убивал.
— Ты знаешь, о чем я говорю.
— Знаю. Но ты мне скажи: был другой выход?
— Был.
— Лично для меня?
— Лично для тебя — нет.
— Тогда в чем же я виноват?
— Сделай ты это нарочно, я бы решил, что ты — преступник. Ты виноват в том, что не сумел, не смог найти самый разумный выход.
— И теперь должен искупить свои грехи поражением?
— Не поражением, а отступлением.
— Ты знаешь, что я ломаного гроша не дам за свой личный успех или неуспех. Но я не могу уйти бесчестно. Не отказывай мне в праве на мужество.
— Самым достойным будет отступить.
— Я не сдвинусь с места, пусть меня вытолкают, как врага, или вынесут на руках, как друга, раненного в бою. Может, людей пугают ножницы? Может, они думают, что я взялся за орудие насилия. Если я брошу ножницы, наверное, все обойдется. Но я не могу. Весь свет решит, что я отказываюсь оплодотворять природу.
Андон умолк, глядя на крутую спину Николы Керанова подумал: «Он не хочет сдаваться, но и я не желаю!». Он заметил, что Илия Булкин, отделившись от толпы, шагает к деревьям, и его добродушная фигура мерно покачивается в жидком свете.
«Только бы он не возненавидел меня», — подумал Булкин и скользнул мальчишеским взглядом по лицу Андона. Бандерица несла свои темные воды, тоскуя по зеленым берегам. Из глаз Андона струилось сквозь листву бабье лето. «Я приведу его к людям. Он погасит острый холодный блеск ножниц — последнее ожесточение, которое идет не от души, а от железа. Он должен его убрать». Булкин ускорил шаги, его седые волосы излучали доброе сияние. За сорок пять лет он не устал творить добро. Булкин был так непридирчив и покладист, что к тому времени, когда пришла его пора принимать хозяйство в Кономладе, он объездил весь юг: его посылали на год, на два в такие районы, где было столько мерзости, что только он с его добротой мог устоять, не погрязнуть в ней. Заинтересованные лица травили его, и он жил с чувством, что недостаточно честен, это мучило его, в то время как не было на юге доблестного человека, которого оскорбил бы Булкин. Но ему выпал на долю тяжкий крест запоздалой признательности. Его встречали хмуро, а провожали без почестей и наград, не сказав доброго слова, как только он, наведя порядок, собирался в другое пекло, пожарче. Люди, которых пугала его доброта, клеветали, будто это он был повинен в смерти политкомиссара шестого отряда Ивана Куличева-Эмила, по ночам пугали его детей, выводили из строя «газик», оставляли его семью без воды и света, подсовывали взятки, пытались соблазнить женщинами. Но проходило время, и люди вспоминали о нем с сожалением, им казалось, что годы, проведенные под началом у Булкина, были лучшими годами их жизни. По югу кочевали легенды о том, что не было человека, нанесшего вред Булкину, который потом не пострадал бы. Он не мстил этим людям, их наказывала сама жизнь. Тот, кто обвинял его в предательстве, оказывается, служил в карательной роте — его в конце концов опознали по плащу; тот, что трепался, будто Булкин ограбил кассу молодежной организации, в позапрошлом году подавился рыбьей костью и умер (он держал в страхе сторожа водохранилища и обжирался рыбой, заливая ее газировкой, сторожу надоело, он решил его проучить и в темноте подсунул ему сырого карпа); а тот, который злословил, что Булкин, якобы, пользуясь служебным положением, вынуждал женщин к сожительству, летом распрощался со своим местом: оказалось, что он в городе раздавал квартиры сводникам.