— Андо-о-он, где ты, Андо-о-он, приезжай, сынок, к маме-е-е-е!
Сын стал заезжать в Тополку, и старуха не знала, как ему угодить. Страшный сон мучил ее реже, и стоило ей ночью увидеть сына в гипсе крохотным, как плод в утробе, она ночью отправлялась пешком в Яницу, будила Андона, прижимала его голову к груди. Андон привык к ее ласкам, в их жарком тепле потихоньку-полегоньку таяла ненависть к отцу, вдвоем с матерью по субботам он ходил к нему на могилу.
Йордана, сидя на земле, смотрела то на Андона, то на толпу.
— Простите ему, — простонала внезапно она. — Мало ласки видел он на свете.
Голос замер у нее в горле. Платок сбился на затылок. Передние ряды видели ее всю, задним же видны были только ее руки — голые и молодые, как у девушки, обрамленные синими рукавами.
— Мама, мама, — крикнул Андон покаянным голосом, подошел к Йордане и поправил сбившийся платок.
Она поднялась и неожиданно громким голосом сказала:
— Заплачь, заплачь! Тебе полегчает. Идем к реке, увидишь воду, слезы сами потекут!
Она потянула его к Бандерице, и он послушался ее. Люди, смутившись, побрели к Зеленому холму.
Никола Керанов и Маджурин смотрели с высоты то на людей, идущих к селу, то на Милку за деревьями, то на Андона и его мать, сидевших на берегу Бандерицы.
— Удалось, — сказал Керанов и закурил.
— Как думаешь, Кольо, Андон выдюжит? — спросил Маджурин.
— Он не чувствует никакой боли, — ответил Керанов.
— Боль, — отозвался Маджурин, — настолько сильна, что он и впрямь сейчас ее не чувствует. Но через месяц она может его уничтожить.
— Что делать, Маджур?
— Дай сигарету.
Маджурин взял в рот сигарету, Керанов зажег спичку, но Маджурин дунул на нее.
— Дай от своего огня, губа к губе, душа к душе, — сказал он.
— Понимаю, — сказал Керанов. — Человек может вынести поражение, если уверен, что найдет поддержку. Иди в село, посмотри, все ли там как надо, и возвращайтесь.
Керанов засмотрелся на деревья, над которыми струился тонкий парок. Желтая листва сверкала. Он подумал: «Кехайов пострадал, и потому сегодняшней победой мы больше всего обязаны ему. Он одолел свою самую высокую вершину, но нам с Маджурином тоже есть что сказать: мы не раз жертвовали собой». Андон с матерью сидели на берегу под высокими ветвями вяза. Их молчание впитывало целительные лучи бабьего лета и шум воды. Милка шла сквозь кружево ветвей к скале. «К отцу пошла», — подумал Керанов и снова стал искать глазами Андона. У того голова поникла до колен. «Может, плачет?» — спросил себя Керанов, и ему так захотелось подбодрить его, что он стал кричать вслед Маджурину: