— Андончо, милый, постой!
Отцовская нежность на секунду-другую задержала мальчика. Он увидел Михо рядом с жеребцом. По телу Кехайова холодными струйками тек пот, он чувствовал, что зов, полный отцовской любви, до дна исчерпал его душевные силы. Михо с внезапной грубостью потащил сына к телеге. Почуяв перемену в отце, мальчик грохнулся на снег.
— Вставай, осел! — заорал Михо, но Андон не шевельнулся.
Отступив на два шага, отец начал бить сына кнутом, ощущая при каждом ударе подергивание кнутовища.
Мальчик выгнулся, будто кто-то наступил ему на спину, повернул голову к отцу, глаза на залепленном снегом, будто забинтованном лице, молили о пощаде. Подступающий вечер уже бросал на снег тени. Жандармы были совсем близко. Михо решил, что сын просто упрямится, и, озлившись, снова поднял кнут. Он смутно ощущал, как кончик кнута обвивается вокруг тельца сына. Мальчик изгибался, как сырая ветка, брошенная в огонь, и сквозь слезы кричал:
— Постой, постой!
Михо отбросил кнут с неясным ощущением греха, нагнулся, чтобы поднять Андона и отнести его в телегу… Но тут подоспели жандармы, и Михо остался стоять с пустыми руками. Подпоручик Бутуран и Никола Керанов отступили в сторону, а молодые жандармы подошли к Андону и стали молча закатывать рукава шинелей. Михо догадался, что жандармы собираются бить сына и решил опередить их; он испугался, что они спустят с парня шкуру, а потом возьмутся и за них. Он принялся шлепать Андона ладонью по лицу и по затылку. Никола Керанов поднес руку ко рту, чтобы не крикнуть и не выдать себя. Помирая со стыда, он весь вжался в спину жеребца. Покатый, как стог сена, лоб подпоручика гневно хмурился, но он не хотел вмешиваться, опасаясь, как бы подчиненные не заподозрили его в сговоре со спекулянтами. А Михо все полосовал сына — он надеялся, что жандармы уйдут, но они с тем же загадочным молчанием стояли вокруг. Парень не издал ни звука, не защищался, и Керанов на всю жизнь запомнил, как он лежал на спине: белое удивленное лицо, беспомощные капли пота на переносице. Наконец подпоручик Бутуран, не выдержав, приказал:
— На шоссе — кругом марш!
Жандармы побрели прочь, к хребту. Никола Керанов спешился и понес мальчику в телегу. Михо стоял на снегу с опущенными от еще не осознанного позора руками. Керанов хотел положить мальчишку на сено, но тот прижался к его груди и громко, пронзительно закричал. Керанову показалось, будто вдруг ударили все колокола юга. Долгий, как небо, непрерывный звук, напоенный мукой, как бы стремился вобрать в себя всех живших на земле людей, всех убитых и раненых на войне, погибших в нищете. Детской душе эта извечная мука была не под силу и мальчонка, умолкнув, заснул у Керанова на груди.