Андон и Милка жить не могли друг без друга, это и детям было видно. Йорданин дом, заброшенный после переселения хозяев в Тополку, сиял чистыми стеклами, белыми занавесками. В комнатах, под навесами, в хлевах было убрано, проветрено. Исчезли лютые запахи гнилого сена и навоза, которыми были пропитаны стены, двери, крыша, половики, кровати. Как-то утром соседка-почтальонша, племянница бабки Карталки, вышла доить козу у навозной ямы, глянула через плетень и чуть не ослепла — такие белые гиацинты расцвели в йорданином дворе.
Воскресным вечером в начале лета народ повалил к Кооперативному дому, который только что построили — в два этажа, с залом на пятьсот душ, с комнатами и кабинетами, в которых еще пахло скипидаром. Плодовый сад, одолевая вековую пустошь в долине, шел в рост и нуждался в хозяевах. Бригадиром хотели поставить Христо Маджурина, главным агрономом — Милку Куличеву, начальником тракторного звена — Ивайло Радулова. Мужчины и женщины, приодетые, сбросив с себя недельную усталость, пересекали площадь с недоконченными постройками сельсовета, селькоопа и читалишта, входили в новый зал своего общего дома с мягкими стульями, сценой и пряничным гипсовым потолком. Андон Кехайов явился, когда на улице уже смерклось и в зале сияли все лампы. Он встал в углу, в негустой тени. Бабы посматривали на него с любопытством. Слепая неделя сделала его добрым и красивым, хотя он был невесел. В белой рубашке, выбритый, с тенью гнева под острыми скулами, Андон затуманенными глазами искал в толпе Милку. Бабам показалось, что Кехайов боится за Милку, они удивились — никакая опасность не грозила дочке убитого политкомиссара шестого отряда.
Керанов, Маджурин, Милка и Ивайло поднялись на сцену и сели за длинный стол, покрытый зеленым сукном. Посреди стола стоял графин с водой, стакан и два горшка с белой геранью — герань заслоняла милкино лицо. Между ней и Керановым сидел Маджурин, сияя улыбкой. Никола Керанов с прямыми плечами, приглаженной львиной гривой и бодрой речью вышел на трибуну. Он подул в микрофон, и зал притих. Керанов заговорил о саде: первые два участка года через три качнут давать урожай, жизнь общины в корне изменится. Доходы вырастут в несколько раз, и через десяток лет Яницу не отличишь от Нова-Загоры. Жить станет легче, и мы забудем сегодняшние тяготы. Бабы внимательно слушали Керанова, но вот кто-то раздвинул горшки с белой геранью, они потеряли нить речи председателя и уставились на милкино лицо. Она хорошела на глазах, и бабы догадались, что на нее смотрит Андон Кехайов. Лицо ее светилось бледным румянцем. Андон смотрел прямо вперед между плечами сидящих, как в ствол ружья, его взгляд не видел ничего, кроме милкиных глаз. Так они вели немой разговор над белой геранью, пока им не помешал лес поднятых рук. Милку выбрали главным агрономом. Когда же руки опустились, бабы заметили, что Кехайов уже не смотрит на Милку. Андон уставился в пол, нос у него побелел. Милка искала его испуганными глазами, но он не поднимал головы. Постоял минуту-другую и чуть не бегом покинул зал, спотыкаясь и часто дыша, словно в зале бушевала чума. Бабы стали искать глазами Милку, но горшки опять были сдвинуты, и до конца собрания они так ничего и не увидели, кроме невинной белизны цветов. Мужики сказали: