От камня тянуло холодом. Смотреть на искорки в траве было боязно: вдруг радость, которой блестела роса, спутает мысли. Милка засмотрелась на песчаный клочок земли, окутанный дымом. Там кипела желтая каша, попахивало нагноившейся рамой.
— Как мы начинали? — спросила она свою память.
«Когда что-то слишком ясно, значит, тут дело нечисто».
Кольо Септемврийчето, август 1965 г.
Кортен
Воспоминания воскресили Яницу в жиденькой мгле мартовского утра.
Прежде чем проследить за первыми шагами Милки на работе, минуту-другую послушаем стариков, что расселись на бревне перед школьной оградой. Деды раскручивают свиток времен, идя по мучительному следу жизни, что, высунув язык, тащилась по горам и долам, пока не выбралась на открытый простор. Время превратило в пепел плетни; нужники, обнесенные терновником; хлипкие домишки, сплетенные из веток орешника, обмазанные навозом пополам с соломой; старые риги с прогнившими крышами, на которых росла рожь, полные плесени и саламандр. На месте нынешнего хозяйственного двора, который назвали Венцом, был пруд. Солнце первым освещало его по утрам, и крестьяне выводили скотину на водопой. Вокруг рос шиповник, весной пестрые дуги дикой розы обшивали берега. Потом пруд зарос. В пятидесятом году, когда месили бетон для фундамента кооператива в районе Млечный путь, пруд засыпали галькой и погребли мрачные запахи тины под каменным настилом.
В детстве Милка каждый год в январе приезжала из города в Яницу с матерью и товарищами отца. Почтив его память минутой молчания у скалы над обрывом, они шли на Венец. Взрослые приводили девочку туда, что бы туманное представление об отце слилось в ее сознании с ростками новой жизни, за которую он погиб. Она не забыла, как с годами на месте легких построек для скота, фуража и зерна вставали массивные корпуса ферм, гаражи для машин, отделения ремонтной мастерской.
В то мартовское утро, запомнившееся на всю жизнь, здания проступали из низко стлавшегося тумана. Через полчаса туман рассеется, а тишину огласит звон железа. Утренний ветер покачивал клепало Николы Керанова под стрехой ремонтной мастерской. Сам он уже вышел из дома, навалившегося крышей на две прогнившие балки, и направлялся на Венец бить клепало.
Между стрехами двух сеновалов он вышел на Венец. Ему казалось, что он двигался по речной пойме, окутанной густыми испарениями, где любое присутствие невидимого человека, зверя или птицы предвещало праздник по ту сторону мглистого занавеса. Он больше не задерживался в мастерской. Провожал сельчан в поле; в председательском кабинете просматривал бумаги и распоряжения из города; потом садился в «газик» и до темноты кружил по полям. Он вошел в мастерскую и через минуту снова показался в дверях с непокрытой головой, с железной скобой в руке. Над его крупной головой с буйной, тронутой на висках сединой шевелюрой поднимался пар, словно он только что прошел сквозь снежный рой где-нибудь в горах. Керанов поднял скобу, и клепало, загудев басом, позвало утро и людей на Венец. Прежде чем рассеяться по равнине, толпа покружилась клубком, полным криков, бессонных глаз и беспокойных рук, шума машин и телег. Потом Венец утих.