Во дворе осталось пять пустых грузовиков. Шоферы в полушубках, дымя сигаретами, пинали ногами шины. Керанов встречал техников в синих спецовках и посматривал на шоферов с беззлобной завистью человека, мало видевшего белый свет. Шоферы принялись растирать сигареты каблуками; вдали показалась Милка, и Керанову почудилось, что поднялся ветер, а в тростнике слышится таинственный шорох долгожданных дружеских шагов.
«Грузовики он пошлет в район Долина». И через секунду она вынесла на площадь свое крупное, сильное тело.
Керанов, напрягшись, как воздушный змей на сильном ветру, уставился на девушку — волнуется ли она. Блуза на груди пониже шеи от дыхания часто вздрагивала. «Волнуется и тревожится», — сказал он себе.
— Доброе утро, Милка, — поздоровался он.
— Хорошо бы, чтоб было доброе, бате[1] Никола! — отозвалась она. — Подойди к нам!
— Да нет, на расстоянии легче друг друга понять.
— Не надо так строго, — попросила Милка.
Тень мастерской передвинулась, и шевелюру Керанова озарило белое мартовское утро. Водители уже сидели в кабинах, поставив ноги на педали. Керанов подошел к машинам, представляя себе головокружительные скорости и безбрежные расстояния, некоторых один миг равнялся ста годам.
— Чего не едете? — спросил он.
— Ждем Маджурина, — сказала Милка.
— Он шубу украдет, улыбнется и явится.
— Какую шубу? — изумилась Милка.
— Была когда-то шуба, — ответил Керанов, — а теперь осталась одна аллегория.
— Не знаю, в первый раз слышу, — сказала Милка. — Сколько дней им надо?
— Думаю, дня четыре. Пока осмотрят саженцы, пока сторгуются. Дорога не близкая.
Он хотел было посоветовать шоферам завернуть в Михов район к старому Отчеву, Налбантову и Илии Булкину.
— Они за наш край душу отдадут, — решил было предупредить он, но сдержался, ощутив уверенность в Милке. Ему не хотелось омрачать ее веру. Милка почувствовала его колебания и прислонилась к кузову.
— Знаю, — сказала она.
— Ты не видела глухонемою Таралинго? — спросил Керанов.
— Вчера запропастился куда-то вместе с кооперативным жеребцом.
— А Куцое Трепло из Тополки?
— Андон Кехайов рассказывал на площади, будто он поехал на тележке в Ерусалимско.
— Наверное, подался на ярмарку. Хотя рано еще для ярмарки. А Сивый Йорги?
— Бате Никола, — холодно сказала Милка, — зачем тебе эти бедолаги?
— Ты не права. Нельзя допускать «желтой лихорадки».
— Лихорадки?
Он сжал кулак, и Милке показалось, что он собирается ее ударить. Керанов распрямил палец и поднес кулак ко лбу, словно сжимал дамский пистолет, смотревший ему прямо в висок.
— Если висок здоров, о голове нечего думать, — обиженно пробормотал он и скрылся в мастерской.