— Милка, погоди! — крикнул Керанов, охваченный внезапным приливом бодрости, и Милка остановилась в свете ноябрьского дня, вставшего над сельской улицей, домами и садами.
Он догнал ее, и они присели на кучу кирпича, сложенного на другой стороне улицы. В опущенные плечи Керанова, казалось, возвращалась прежняя складность. Он твердыми пальцами зажег сигарету и с наслаждением втянул в себя горький дым.
— Ты должна знать, как я влип, — сказал он.
— Если тебе неприятно, давай помолчим.
— Слушай, — сказал Керанов. — Кехайов тебя обманул, ударил по мне, по Маджурину, а сам пошел браковать сады.
Когда выяснилось, что деревья уцелели и дали завязь, Никола Керанов решил, что беда миновала. «Не так уж дорого заплатили мы за свое опьянение», — подумал он, но как-то ночью припомнил поговорку: «Имей белые монеты про черный день». Он вышел из дома в летнюю ночь с еще смутным беспокойством. «Может, это моя прежняя привычка всего опасаться мучит меня, как старая рана», — спросил он себя и тут увидел, что в душном мраке засветилось кухонное окно. Запахло кофе. Он догадался, что бабка, почуяв несчастье, встала на священную брань; тогда он понял, что заморозок был только предупреждением грядущей большой опасности. «Мы же объедим и землю, и деревья, как гусеница или саранча». Керанов прислонился к айве, стоявшей посреди сада. Ее ветки влажно шелестели, еще зеленые плоды, как застывшие слезы, поблескивали в свете окна. Он понял тогда, что в проекте не было му́ки, которая завтра родит облегчение. Чересчур много денег уплывает в личные кошельки и слишком мало — в общую кассу. Массив истощится, машины износятся, а у кооперативного хозяйства не будет средств позаботиться о благоденствии. Он прислонился к стволу айвы, униженный сознанием того, что не предусмотрел пропасти, к которой они подойдут через десять лет. Но, освежив голову ночной росой с ветвей, он понял, что невозможно даже намекнуть сельчанам на грядущие му́ки. Они и без того хлебнули лиха при посланцах. «Несчастье можно предотвратить, но я не тот человек, который это сделает», — подумал он. Вернулся в кухню, выпил кофе и взялся за блокнот — уменьшать распределение и увеличивать неделимые фонды. Старуха же, присев на корточки у плиты, теребила шерсть, в ее дряхлых глазах разгорался огонь.
На следующий день рано утром он явился в окружной центр, коротко и категорически мотивировал свой отказ от поста. Люди были ошеломлены — Керанов оставляет пост в разгаре славы. Он ответил, что, если останется председателем хозяйства и начнет уменьшать личные расходы, люди сочтут его обманщиком. Он не снесет позора, подозрений в подлости, — или впадет в отчаяние, или прибегнет к насилию. Самое разумное — заменить его другим человеком, а он перейдет в другое хозяйство, тоже на юге. Его заверили, что страхи его напрасны, что если и вправду нагрянет беда, то он справится с ней лучше любого другого. Керанов вернулся в Яницу с робкой надеждой на то, что Кехайов его спасет.