— Самое правильное будет признать, что мы проявили близорукость, опьянение, не почувствовали опасности. — сказал Андон.
— Ты себя в счет не ставь. В сущности, ты был единственным среди нас трезвым человеком, Андон.
— Трезвым или подавленным?
— Все равно.
— Почему же тогда я вовремя не предупредил? Что я отвечу, если люди об этом спросят? Как бы не вышло, что я сидел и злорадно выжидал: пусть, мол, завязнут в болоте, а тогда я буду сливки снимать. Я, брат, не святой, нет грешника хуже меня, но рыбы в мутной воде никогда не ловил. Нет большей подлости, чем смотреть со стороны, как горит дом, и потом над кучей пепла обвинять других.
— Не тревожься, ты тогда просто был незрелым. Не знал, как погасить пожар.
— Так и было.
— Вот видишь!
На следующий вечер сельчан собрали в Кооперативный дом. В помещении уже скапливался сумрак. Керанов и Кехайов вместе с другими членами правления прошли сквозь тревожный шепот толпы и поднялись на сцену. По залу полз слух, что Керанов осрамился и Андон Кехайов публично будет требовать у него ответа. Керанов со тесненной грудью, как во сне, не глядя ни на сельчан внизу в рядах, ни на Кехайова, Маджурина и Ивайло за столом на сцене, словно ослепший, устроился под тремя длинными окнами. В стекла заглядывал блеклый свет зари со Светиилийских холмов. Встав боком к президиуму и народу, Керанов левым глазом смотрел в окна. В их рамах трепетал желтый свет, будто горели свечи; ему казалось, что пахнет воском, ладаном. Его мутило, и он старался отогнать от себя погребальные запахи. «Срам будет невелик, за приличную цену уступлю кормило власти Андону. Но почему он медлит?» Керанов не мог сказать, сколько времени прошло, когда ботинки Андона застучали по полу. Затаив дыхание, не слушая андоновых обвинений, он ждал, что сельчане усомнятся в его способности вести их дальше. Он понял, не сводя левого глаза со света в окнах, что Маджурин и Ивайло кричат на Кехайова: они, мол, не позволят ему морочить народ! Но тут случилось нечто непредвиденное — Керанов услышал голос Асарова. Он глянул на смущенную толпу. Асаров, глядя сквозь посиневший воздух в пол, уверял народ, что когда-то он был против бедных, но вражду давно унесло с водой по Тундже, что он из того же теста, что и они, хочет искупить свои грехи и открыть им глаза: Керанов нарочно небрежно вел счета хозяйства, он давно держит камень за пазухой. С каких пор? Да с тех самых, когда в войну спекулировал на черном рынке и выдал Михо Кехайова жандармам. Вспыхнула ссора, Перо, Марчев, Танасков, Костелов и инженер Брукс кричали, что Асаров, может, и заблуждается, но пусть власти копнут прошлое Николы Керанова, там наверняка откроются дела и почище. Ведь он сам отказался от поста, так пусть теперь ждет приговора. Маджурин кричал, что это чистая ложь, что Андон Кехайов должен сказать правду. Керанов, обнадеженный, шагнул было к Андону, тот тоже сделал пару шагов, — глаза у него были добрые, умные, — но вдруг смущенно остановился и холодно посмотрел на Керанова. «Он мстит мне; когда-то я так же безучастно смотрел, как отец бьет его кнутом. Но я же тогда не мог, не имел права вмешиваться». Керанов сокрушенный вернулся на свой стул.