Никола Керанов замолчал, клубы табачного дыма расползались по кирпичу. Милка глянула на него и изумилась тому, что сквозь разжиженную венозную кровь на припухшем лице проступила храбрость. «Страдания давно перебродили в нем и больше не мучат его», — подумала она.
— Рано, рано ты приехала, — сказал он.
— Почему все надеются на гибель? — спросила Милка.
— Да, на гибель… народ прозреет, ощутит боль, поймет…
— Кто мне помешает, если я выступлю против смерти? Кехайов?
— Дело не в Кехайове, а в инерции народа. Попробуй остановить разгон — руку сломаешь. Между тобой и народом ляжет презрение. Выбирай!
— Можно найти и безопасный выход, но будет нечестно. Округ готов дать ссуду — несколько миллионов. Но я против. Люди будут чувствовать себя, как приютские сироты. Разумнее самим оплатить расхитительство. Уменьшим урожайность, деревья окрепнут, а там подрастет новый сад.
— Легко сказать. Не знаю, что надумал Кехайов, но я уверен, что он тоже ждет гибели деревьев к весне. Пока будет тебе мешать, как и я.
— Андон в селе? — спросила она.
— В этот день он ходит на отцовскую могилу и ездит к матери в Тополку. Но сегодня его не видели ни на кладбище, ни в Тополке. Может, за машинами поехал.
— За какими машинами?
— Обновляем парк.
— Не собираюсь уступать, — сказала Милка. — Если Андон будет сопротивляться, я его выведу на чистую воду. А ты — я не верю, что ты будешь мне мешать. А Маджурин, Ивайло? Вымерли, что ли, мужчины в Янице?
— Я подкармливаю шесть форелей. Маджурин готовит рассадник на месте бывших огородов «Аспермара». Ивайло ждет трактора в двести лошадиных сил.
— Маджурин все еще мрачный? — спросила Милка, удивившись, что Керанов вдруг заговорил о форели, рассаде и машинах.
— Рано, рано, — повторил он.
— Нас немало, — ответила Милка, поняв, что нужно искать спасение в шести форелях Керанова, рассаде Маджурина и в машинах.
— Мои форели, к сожалению, не размножаются, — грустно проговорил Керанов.
— Наверное, вода загрязнена. Прочистить нетрудно. А верно, что появились признаки «желтой лихорадки»?…
— Странно, что она еще не разбушевалась!
— А Кехайов впал в безоглядную ярость?
Керанов опустил поседевшую львиную голову.
— Спроси кого другого, — пропыхтел он. — Мне обидно.
— Почему все вы ждете весны? — спросила Милка.
— Чтобы не было боли.
— Именно тогда боль будет неизбежна.
— И сейчас неизбежна. Но весной люди поймут, что не мы в ней виноваты. А сегодня все падет на наши головы.
— Бате Никола, — сказала Милка, — ведь правда же будет несправедливо, если сельчане подумают, что мы желаем им зла? Ты можешь хотя бы во сне допустить, что мы с тобой способны на измену?