Я нужен своей второй Родине — и это самая большая награда для меня лично, как немца и коммуниста.
Жму руки дорогих товарищей!
Циммерман».
14
— Ты косая, косая, косая! — кричит Вовка, и Эми бьет его по голове черепахой. Черепахой Брунгильдой.
Вовка падает на теплый песок, в тень от невысоких зеленых сосенок. Он смотрит на Эми и видит, что у Эми совсем не косит правый глаз, у нее такие красивые голубые глаза, она щурит их от дымка сигареты, она же совсем маленькая, она не может курить, почему же она сейчас… Вовка берет с песка черепаху Брунгильду и смотрит на свои коротенькие загорелые ноги. Он смеется — как же такими ногами идти по песку? Нет, это же не песок, это черное, и снег, лужи тающего снега на этом черном, и так холодно маленьким босым ногам…
— Господин обер-лейтенант, господин обер-лейтенант…
Эрих потрогал соседа за плечо.
— Я не сплю, — проговорил, кашлянув, обер-лейтенант, поправил фуражку.
Через переднее стекло «паккарда» в пятнах сырого снега обер-лейтенанту был виден в нескольких шагах впереди силуэт самоходного орудия, перегородивший дорогу. Тенями бродили возле машины какие-то люди, где-то рядом плакал ребенок, голос старика крикнул: «Ганс, я здесь, я здесь, мальчик!» Повозка, запряженная двумя лошадьми, разворачивалась перед радиатором «паккарда», лошадей вела под уздцы женщина в светлой шубке.
— Штатских не пропускают, — сказал Эрих. — Я ходил, там застава моряков, эти сволочи избили старика.
— Господин обер-лейтенант, что же с нами будет, боже мой? — проговорила фрау фон Оберхоф шепотом.
— Иваны уложат вас всех в постель, только и всего, — сказал Эрих.
— Помолчите, — сказал обер-лейтенант.
Он вылез из машины.
Теперь ему было видно, что дорога впереди, до крайних домов деревни, — толчея машин, повозок, тележек, велосипедов. В сероватой мгле над крышами деревне вспыхивали и гасли отсветы сильных фар, — видимо, за деревней шла танковая колонна…
Обер-лейтенант вздохнул.
— Это малый сабантуй, — пробормотал он по-русски, поднял к глазам ручные часы.
Было девять минут после полуночи.
Обер-лейтенант подошел к самоходному орудию. Из-под брезента, натянутого поверх бортов, доносилось полусонное бормотание трех мужских голосов.
— В машине! — стукнул обер-лейтенант кулаком по бронированной дверце. — Старший, ко мне!
Дверца приоткрылась.
Опухшее, в трехдневной щетине лицо уставилось на обер-лейтенанта.
— Фельдфебель Мачке, господин обер-лейтенант! — привычно выставляя подбородок, сказал самоходчик.
— Какого дьявола вы тут торчите, фельдфебель?
— Приказано перекрыть шоссе, господин обер-лейтенант! Штатские ублюдки не дают пройти нашей дивизии, лезут хуже саранчи.