— Мкртычан.
— Да, да! Так он половине караула приказал перешить подворотнички.
Марков, забывшись, сдвинул шапку на затылок и, вздохнув, смутился… Он заставил себя вытерпеть эту недисциплинированность шагов восемь и, поправив шапку, снова вздохнул.
Стоявший у входа в блиндаж невысокий солдат в новой телогрейке оглянулся. На плечах — старшинские погоны.
— Ванька… злодей ты мой… — сказал Никишов.
— Сергей Васильич!..
Марков смотрел на бледное, в веснушках лицо старшины, — оно было видно наполовину из-за плеча командарма, — смотрел, как руки старшины припали к припорошенной снегом спине командарма.
— Васильич, родной!
Марков вспомнил: это же старшина Евсеев, парторг…
23
Опершись плечом о трухлявое бревно стенки сарая, Марков курил, поглядывал на солдат и сержантов, что грудились возле командарма…
Странное чувство было сейчас на душе у Маркова. Полчаса назад командарм так неожиданно для Маркова стал на какие-то минуты незнакомым человеком. Он поцеловал веснушчатого старшину, потом заплакал, да, Сергей Васильевич заплакал… «Ладожский ты кочколаз… Ваня…» — сказал Сергей Васильевич, и старшина отступил на шаг от него, вытер лицо ладонями. Нет, никогда Сергей Васильевич не будет смотреть на Маркова, как смотрел на этого старшину. И потом, когда они спустились в блиндаж, просторный немецкий блиндаж с обшитыми тесом стенками, и старшина сказал, что мигом слетает за Венером (Марков вспомнил: Венер — это же ротный Горбатов), Никишов смотрел на старшину так, как никогда не будет смотреть на Маркова…
И вот сейчас, стоя у сарая, с крыши которого белыми дымными языками веял снежок, Марков думал: какие-то непонятные отношения, разгадать которые ему не удавалось, связывали Сергея Васильевича со старшиной Иваном Ивановичем, командиром роты Горбатовым, с его ординарцем, низеньким солдатом Борзовым, которого все звали «Николаич»…
Тогда, в блиндаже, Марков помалкивал, примостясь на нарах у самой двери. Он был здесь посторонним, чужим для всех, кто сидел или стоял рядом с Сергеем Васильевичем. Он видел, что Сергею Васильевичу сейчас хорошо, очень хорошо, и он, наверное, забыл, что он командарм, он называл старшину Ванькой, Ваней, Ванюшкой, ротного — Кузьмичом, а этого ординарца с седой щетинкой на коротко стриженной голове — Николаичем… В немного суматошном разговоре Маркову ничего не говорили слова о Ладоге, каких-то Кислых Водах, о какой-то огневой точке номер четырнадцать, об Антонове, про которого Горбатов сказал — «маршал Антонеску зануда был первого сорта», и непонятно было выражение глаз Сергея Васильевича, когда старшина помянул о какой-то рыжей Альке, о Вечке Березницком…