Саша дал мне выйти в переднюю и начал бормотать, что я — дикая, «шуток не понимаю». А я пальто не могла надеть, никак в рукава не попадала. А он вдруг сказал, что удивляется моему ханжеству, что Верка ему все рассказала, так почему с Олегом я — могла, а с ним — нет?!
— С каким Олегом? — я совсем забыла свои россказни, а он стал говорить, что это его и спровоцировало, раньше он пальцем меня боялся коснуться. А потом заявил, что все девчонки одинаковые, что я — только цену себе набиваю.
Одевшись, я сказала, что прошу его больше ко мне не подходить, не звонить, что я не желаю знать ни его, ни Верку, и что он — подлец. А он меня обозвал дурой!
Когда я вышла на улицу, было еще не поздно, но уже горели фонари и шел дождь. Я промочила ноги, но все равно бродила и мечтала простудиться.
Я представляла отвратительное красное лицо Саши, чувствовала его липкие губы и все время вытирала рот.
Для чего же взрослые врут о любви! И книги, и музыка, и картины, а я, дура, верила, как маленькая…»
Когда я кончила читать, передо мной стояла тарелка с жареной картошкой и стакан крепкого чая. Катя делала вид, что ест.
Я улыбнулась, закрыла ее дневник и сказала:
— «Прошлое» твое позволяет тебе переписываться с Сорокой.
— А как мне ему все объяснить?
— Никак. Захочешь поделиться — поговоришь при встрече. Заочно отношения не выясняют.
Катя быстро проглотила несколько стружек картошки и снова застыла с вилкой.
— Ну, а вообще… — и замялась.
— А вообще тебя дома мало пороли, — сказала я. — В общем, ты нарушила свой принцип…
— Какой?
— Оказалось, что любая мещанка, сыграв на твоем самолюбии, может втянуть тебя в самую пошлую компанию.
Слезы Кати закапали в картошку, и она прошептала.
— Больше такого не будет, вот увидите…
И хотя голос ее был тусклый, невыразительный, я ей поверила.
После ее ухода я долго не могла сосредоточиться на плане подготовки урока. Правильно ли я отнеслась к ее откровенности?
Но я не умела читать ученикам нравоучения, даже с самыми «благими» намерениями. Катя ведь случайно попала в эту отвратительную компанию и прекрасно поняла, на краю какой трясины чудом не оступилась.
И раздумывая над этим, я впервые посочувствовала ее родителям: трудно воспитывать шестнадцатилетнюю девочку… Особенно с таким неровным характером, как у Кати.
В то же время вся эта история — во многом их вина, их нежелание и неумение стать на точку зрения собственного ребенка, попытаться посмотреть на мир ее глазами. — Но вот почему им так трудно понять друг друга? Ведь и родители были юными, и они, вероятно, метались, раздумывали, всматривались в жизнь, и они спорили, не подчинялись старшим… Как же потом они все забыли? Почему считали, что они непогрешимы, а дочь всегда несмышленыш?