— Ты вонючий вепрь, — смеясь, отвечала Сигельда. — Твои бабы — свиньи!
Она знала, что сказать. И Червонка тотчас снова превращался в вепря.
— Я посажу тебя в железную клетку голую и буду везде возить за собой, — обещал он. — Я буду кормить тебя одним сырым мясом. А к клетке на цепь пристегну самого праведного святошу, чтобы не дал тебе сотворить чары и сбежать. Буду доставать тебя из клетки, когда хочу, драть и сажать обратно.
— Сначала возьми замок мизгирей, — остужала его пыл Сигельда. — Меня обманули с подземным ходом. Я его не нашла, не найду и не покажу тебе.
— Я сам прогрызу стену замка, как крыса.
Сигельда седлала Червонку и упиралась руками ему в грудь.
— Не надо грызть стены. Тебе опустят мост. Но помни, что первой должна войти Торуньская хоругвь.
— Скажи мне, кто там твой любовник? — допытывался Червонка.
— Он мне не любовник. Но я поклялась, что впущу его в замок.
— Я всё равно его найду и убью.
— Даже не думай! А поймаю твоего соглядатая — сердце вырву.
Червонка злорадно ухмылялся:
— Ладно, твой поляк получит замок. Но я выколю ему глаза и отсеку руки.
Сигельда принималась бить Червонку по лицу:
— Ты не тронешь его руки и глаза, рыжая скотина!
Червонка мотал головой и довольно хохотал:
— Я его оскоплю! Он же тебе не любовник, сука! Ты не заметишь разницы!
Надвигающаяся весна и вправду опьяняла Червонку пробуждением сил, предчувствием свежей крови, скорой победы и грядущей дороги.
Первые оттепели растопили небесный лёд, и над замками плыли бурные облака — над сизыми и лохматыми вылезали солнечно-жёлтые, а в просветах сияла размытая голубизна. На поверхности реки пятна блеска перемешались с лазурью и бурыми отражениями стен. Черепичные крыши из багроворябых, заснеженных, стали мокро-красными. На валах сверкала корка наста.
В Высоком замке под опорами данцкера оттаял и зажурчал Млынувский канал. Из города прилетели чайки. На аркадах клуатра — открытого двора — повисли неровные ряды острых сосулек. По булыжникам мостовой под уклон к колодцу бежали ручьи. На террасах вдоль оборонных стен братья лопатами разбрасывали сугробы, чтобы солнце быстрее разъело снег.
Самым отрадным звуком для Рето стал звон колокола на бургфриде, призывающий к утренней мессе. Новое утро — это новый день, который он, Рето, проведёт со своей возлюбленной, со своей ненаглядной.
Братья Ордена отказывались от обладания имуществом, поэтому в замке не было на дверях никаких запоров, но Рето выстругал клинышек из обломка доски и мог закрыть свою келью изнутри. Они с Сигельдой бросали одежды в солнечную полосу на кирпичном полу и в ней предавались любви, насколько хватало сил. Исчерпав себя, они просто лежали и тихо ласкали друг друга. Хронографы и летописи Ордена засыхали на столе, покрываясь пылью.