В словах Бафомета Каетан услышал такое же презрение, как в словах комтура. Однако комтур презирал в нём поляка, а Бафомет — человека.
Но что ему, Каетану, презрение врагов рода людского? Благословляйте попирающих вас — они вас в Царство Небесное толкают! А Орден сгинет.
— Я согласен, — решившись, сказал Каетан.
— Ну, клятву крестом я с тебя не потребую… Поклянись кровью.
— Надо, чтобы я договор с тобой подписал?
— Я не комтур, а бумага — тлен, — сказал Бафомет. — Вечно только слово.
— Клянусь кровью своей! — произнёс Каетан шёпотом, будто его мог услышать кто-то ещё, кроме дьявола.
Кувшин упал на стол, и хель разлился по доскам. Затрещали угли в очаге, и загудела тяга в дымовой трубе. Звякнула монета в кошеле у корчмаря, наёмник ткнул вилкой в репу, и купец ухватил вора за руку.
* * *
Встреча в корчме снилась ему снова и снова, но разговоры с Бафометом не повторялись — всегда были другими. Так Бафомет сообщал то, что хотел сообщить. И однажды он сказал: «Время пришло. Найди обезглавленного».
На следующий день Каетан понял, о чём говорил ему дьявол.
Четырёх купцов, приговорённых к смерти, привезли на Фиалковую гору. Отсюда был виден весь Кралев, немецкий Кёнигсберг. Кирпичные стены с круглыми башнями окружали орденский замок с домом конвента и громадой бургфрида. Замок стерёг три небольших городка: Альтштадт на берегу реки Прегель, Лёбенихт поодаль и Кнайпхоф на острове. Над красными кровлями торчали острые шпили ратуш и кирх. Вокруг городков на палевых осенних лугах в лёгкой дымке рассыпались деревни, блестели мельничные пруды.
Три города Кёнигсберга восстали против Ордена. Однако ремесленный люд не пожелал сражаться с рыцарями ради прибылей торговцев и восстал против купцов. Купцы и бургомистры заняли оборону за стенами островного Кнайпхофа. А Орден собрал по замкам наёмников и направил их в Кёнигсберг. Вот так Каетан и попал сюда из Бальги. При виде войск, белых знамён с чёрными лапчатыми крестами и колёсных перьер, способных метать камни поверх городских стен, дерзкий Кнайпхоф одумался. Бургомистры слёзно покаялись, а город согласился сдаться и выдать зачинщиков смуты.
На Фиалковой горе, где издавна казнили злодеев, сколотили эшафот. Комтур огласил приговор, смертники опустились на колени, и монах поднёс им распятье. Ветерок шевелил белые рубашки обречённых. Толпа замерла в ожидании, кто-то крестился, кто-то рыдал. На эшафоте орденский палач, присланный из Мариенбурга, надвинул зубчатый колпак с прорезями для глаз. Помощник вынес ножны, и палач вытащил из них длинный двуручный меч. Удары клинка были так точны и сильны, что отрубленные головы одна за другой полетели с эшафота прямо под ноги обомлевших от ужаса людей.