Володю приятно волновало, как эта красивая и опасная женщина смело сокращает расстояние между ними. Так штурмовик пикирует на цель.
— Завтра я допрошу Людерса и узнаю про подземелья.
— А если он будет мо-молчать?
— Не будет, — как-то зловеще пообещала Женя. — Выбор у него небогатый. Или говорит, или я под конвоем отправляю его в лагерь для военнопленных.
— Он же не солдат! — возразил Володя. — Он ополченец!
Женя поморщилась. Ох уж эти интеллигентики…
— Слушай, Нечаев, прекрати мерехлюндию, — с нажимом сказала Женя. — Людерс не ездовым при кухне ошивался. Он стрелял по нашим ребятам. А мы согласны простить его — но в обмен на сотрудничество. Мы даём ему шанс остаться дома, а не укатить в Сибирь. Мы добрые. Усвой это, боец.
Володя тяжело вздохнул. Мерехлюндия объяснялась просто: ему претило мерить новую, мирную жизнь старой меркой войны. И Женя, конечно, права.
— Завтра ты пойдёшь со мной, — добавила Женя. — Пусть Людерс увидит, что у нас есть свидетель его участия в боевых действиях.
— Умеешь ты у-управляться с людьми… — с уважением заметил Володя.
Женя была польщена. Славный мальчик этот Нечаев. С пониманием. Не то что Перебатов. Интересно, каков он в койке? Вроде не должен оплошать.
Они как раз дошли до ворот школы подводников.
— Зайдём ко мне, — предложила Женя. — У меня есть «беренфанг».
«Беренфангом» называлась прусская хвойная водка.
Володя кивнул. Женя и отталкивала, и притягивала его. Напористая сила Жени была порождена, разумеется, войной. А во что эта сила воплотится после войны? Володе хотелось увидеть, какой окажется новая, другая Женя. И он согласился уступить. Пусть будет, как скажет Женя. Ей ведь тоже что-то надо.
За дверью школы подводников на КПП Жене заулыбался дежурный:
— Шпиона поймали, Евгения Петровна?
— Разговорчики! — оборвала его Женя.
Она жила в бывшем кабинете какого-то начальника. Грузная мебель, портреты немецких адмиралов, большой кожаный диван. Женя включила свет, вытащила тумбу из-под царственного стола и выставила бутылку без этикетки, а на закуску — жестянку лендлизовских сардин. Володя пододвинул стул.
— Не робей, пехота, — грубовато сказала Женя.
Володя понял: грубостью она маскирует смущение. Или бесстыдство.
Хвойная водка мягко проскользнула в горло и согрела грудь.
— Давно на фронте? — Женя подцепила сардинку за хвост.
— С сентября со-сорок четвёртого.
Женя удивлённо приподняла брови. Этот сержант поначалу показался ей маменькиным сынком, не успевшим обмяться в окопах, а он прошёл через мясорубки Гумбинена, Инстербурга, Кёнигсберга и Пиллау… Значит, крепкий парень, если не затёрся до общей солдатской одинаковости.