В это время управляющий и штейгер вернулись в столовую и тем положили конец разговору, принявшему столь неожиданный и столь неприятный для хозяйки оборот. Лидия Николаевна не захотела расспрашивать отца в присутствии посторонних.
У крыльца послышались переливы колокольчиков; все вышли на крыльцо, расселись по экипажам и поехали на рудник.
В старые работы всего удобнее было попадать через Мокрую штольню, в которую пытался проникнуть Кузьмин в ту злополучную ночь. Он предупредил штейгера, что штольня сильно заплыла льдом, почему Василий Михайлович взял из конторы двух рабочих с кайлами и топорами; они же несли мешки для проб.
Штольня зияла своей черной глубокой пастью на беленом склоне горы; из нее тянуло холодом и запахом сырости и плесени. Марина Львовна вздрогнула и спросила у штейгера, давно ли он был в штольне.
— С месяц тому назад, — ответил Василий Михайлович. — Пройти можно было хорошо, только в одном месте пришлось сильно согнуться, лед наплыл.
— Может быть, и на животе придется ползти? — не без ехидства по адресу Пузиковой сказал Грошев.
— Кто знает, мне Кузьмин сказал, что лед сильно нарос. Но у нас с собой инструмент, пробьемся.
— Слышите, Марина Львовна? — обратился инженер к Пузиковой. — Не лучше ли вам вернуться, пока не поздно? Ползать на животе для дамы не особенно приятное занятие.
— А я, может быть, люблю ползать, почем вы знаете? — отпарировала молодая женщина. — И во всяком случае, я пролезу там, где вы застрянете, не правда ли, Яков Григорьевич?
— О да, о да, без сомнения! — засмеялся Борк, сравнивая тонкую грациозную фигуру Пузиковой с довольно массивным телом несколько ожиревшего инженера.
— Дело не в толщине, а в мускульной силе! — возразил Грошев. — Но мне все равно, ваше дело.
Он быстро зашагал в глубь штольни вслед за Василием Михайловичем и рабочими.
По мере движения вперед в штольне становилось все холоднее и холоднее, и на столбах крепи заблистал иней; вскоре слой его сделался настолько толстым, что вся крепь покрылась как будто изморозью; ледяные пластиночки отражали пламя свечей, и мелкие искры бриллиантами засверкали со всех сторон. Топот ног гулко отдавался на мерзлой почве, а голоса шедших впереди словно исходили из бочки.
Крепь держалась отлично, очевидно, благодаря низкой температуре. Слой инея скоро сменился натеками льда. Начиналось место, где во время проведения штольни сильно протекала вода; ее постепенно остановили зимние морозы, проникавшие вместе с воздухом, и превратили в лед. Сначала льдом были заняты только промежутки между столбами, и штольня получила странный вид, точно ее подбили чернобелым грубополосатым тиком. Немного дальше лед появился и на столбах, сперва тоненьким слоем, словно глазурь на торте, как выразилась Марина Львовна, которой подземный мир начинал нравиться. Потом вся крепь исчезла под натеками льда, и с обеих сторон вместо темного дерева тянулись ледяные столбы с неровными кольчатыми выступами, а с потолка свисали сосульки разной длины и толщины. Ничего не стало видно, кроме льда, мутно-белого от воздушных пузырьков, тускло блестевшего под пламенем свечей; но сравнительно с той частью штольни, где крепь была на виду, здесь, в ледяной галерее, стало гораздо светлее, чище, свечи словно ярче горели. Зато пришлось идти осторожно; ледяные бугры и коросты покрывали почву, ноги скользили, а голова часто задевала за сосульки потолка. Люди начали скользить и хвататься руками за ледяные колонны стен. Чуть не полетел Василий Михайлович, перелезая через упавшую стойку, превратившуюся в ледяной порог; звонкий смех Марины Львовны огласил штольню, когда Грошев, поскользнувшись, сшиб головой большую сосульку с потолка, а затем, не удержав равновесия, грузно сел на лед.