Голова завертелась так, что на минуту раскрыл глаза и прилег. Буду теперь пить и писать лежа... в желудке сейчас так полоснуло, что заохал. Неужели яд так жестоко действует? А химик говорил, что он очень мягкий, убивает быстро и без мучений.
Шестую пропустил... поднял голову, посмотрел кругом, но все завертелось, деревья словно танцуют вокруг меня, ветками машут, словно руками, женщины в желтых платьях... и дальше их ничего не различаю, только светлый туман колышется. А хороша была вчера вечером Надежда Поликарповна, тоже в желтом платье, словно осенняя березка. Я давно уже ее полюбил, только она меня не замечала, очень уж невзрачный я человек. И в этом мне в жизни не повезло!
Седьмую... налил с трудом, рука дрожит и не повинуется, порядочно мимо пролилось... и писать трудно стало... приходится медленно выводить каждую букву... опять тошнит и ворочает в желудке... солнце спину греет так хорошо и спать хочется... «умереть — уснуть», — какой-то писатель сказал. Выпью еще... поскорее бы...
Пропустил одну за другой восьмую и девятую... мутный коньяк сделался и вкус противный, заел лепешкой... вывожу буквы подолгу... напишу два-три слова... прикурну... опять напишу и прикурну... в ушах шум и звон... сердце сжимается... мысли путаются... в глазах по... пошли огненные круги... все нутро выворачивает... яд подействовал... ох... я...»
На этом записи Кузьмина обрывались.
Опустив книжку, становой задумался.
— Зря погиб человек, преувеличил свою вину, не из-за подсыпки же отказались купить рудник...
— Поликарп Иванович, мертвец-то движется! — раздался возглас одного из конюхов.
Становой вскочил, подбежал к шурфу и остановился, всматриваясь в тело; конюхи столпились вокруг него.
— Чего врешь-то! Где же он движется? — сказал становой, не замечая ничего. — Он отравился самым сильным ядом, в вине распустил.
— Пра, ей-богу, он ногой дрыгнул и словно вздохнул! — уверял конюх.
Становой, кряхтя, опустился на колени и приложил ухо к спине мертвеца. Все притаили дыхание. Солнце уже скрылось, серые тучи сгустились на небе, ветер трепал и гнул мелкие деревья на вершине, и эта группа, собравшаяся вокруг трупа в яме, в сумерки осеннего дня производила жуткое впечатление.
Поликарп Иванович не мог уловить ясного дыхания, так как свист ветра и шелест листьев мешали ему слушать. Но тело казалось теплым. Он засунул руку за воротник рубашки и ясно ощутил теплоту.
— Ребята, он жив еще! Тащите его скорее на телегу, может быть, отходим в больнице! — приказал становой, поднимаясь на ноги.
Мигом повернули мертвеца на спину и все убедились, что он жив и слабо дышит, хотя лежит без сознания. Подхватили его под руки и за ноги и понесли. Становой осторожно взял бутылку, закупорил ее и опустил в карман пальто, в другой сунул рюмку и записную книжку, подобрал шляпу Кузьмина и пошел вслед за остальными.